- Действительно, в Бразилии Луис Инасио Лула да Силва вторично убедительно победил на президентских выборах. После 16-летнего перерыва лидер сандинистов Даниэль Ортега вновь стал президентом Никарагуа. В Эквадоре правого популиста Альваро Набоа обошёл политик левой ориентации Рафаэль Корреа. Заключительный аккорд года — новый триумф Уго Чавеса на декабрьских выборах в Венесуэле, причём уже над оппозицией, объединившейся и выдвинувшей единого кандидата. Было, впрочем, два случая в прошлом году, которые, казалось бы, не подтверждают сдвиг влево — президентские выборы в Мексике и Перу. Между тем в обеих странах процент голосов за левых кандидатов, был беспрецедентно высок. Речь идёт практически о половине избирателей. В Мексике до сих пор оспаривается победа Феллипе Кальдерона. Ведь накануне выборов независимые рейтинговые службы предрекали Лопесу Обрадору (кандидату левоцентристской Партии Демократической Революции) явное большинство. В Перу левого радикала Ольянту Умала превзошёл социал-демократ Алан Гарсиа, поддержанный правым электоратом по принципу выбора меньшего из двух зол. Между тем тенденция сдвига влево весомо проявила себя и в 2005 году. Это произошло в Боливии, где был избран Хуан Эво Моралес — профсоюзный лидер и первый президент-индеец. Уругвай сделал выбор в пользу Таваре Васкеса — выдвиженца Широкого левого фронта. В Коста-Рике с победой Оскара Ариаса власть вернулась к левому центру. При администрации Нестора Киршнера в Аргентине политика правительства развернулась лицом к запросам национальных производителей и экспортёров и нуждам социальных «низов». Можно говорить и о Чили, где Мишель Бачелет сменила Рикардо Лагоса, подтвердив мандат президента-социалиста. Так что перемены, которые, так или иначе, относят к «левому дрейфу», охватывают порядка десяти стран. По населению и объёму валового продукта это больше половины региона, а если брать отдельно Южную Америку, то получится и свыше двух третей. Массовое «покраснение» либо «порозовение» происходит практически синхронно. А это означает, что объяснение не может исчерпываться конкретными обстоятельствами. Существует некий общий императив. — И какими, на ваш взгляд, могли бы быть эти причины? — Обычно ссылаются на чрезмерные издержки политики неолиберальных реформаторов — сторонников ухода государства из управления экономикой, которые делали «погоду» два предшествующих десятилетия, особенно в 90-е годы. И в этом большая доля истины.Обеспечив на некоторое время макроэкономическую сбалансированность, остановив инфляцию и частично наладив государственные финансы, неолибералы одновременно привели к иным деформациям. Самая серьёзная проблема, которую они создали — накопление огромного социального долга перед собственным населением. Усилилась имущественная поляризация, произошло вымывание средних слоёв, которые обычно амортизируют напряжение в обществе. Деиндустриализация, вызванная неолиберальными экспериментами, привела к сокращению занятости в промышленности. Как следствие — рост безработицы, неформального сектора, усугубление положения тех, кого в Латинской Америке называют социально исключёнными. По итогам «неолиберальной перестройки» обнаружились такие сдвиги в социальной структуре общества, которые круто поменяли политические настроения. Произошло существенное расширение основания социальной пирамиды и заострение её вершины. В гораздо более широком поясе «низов» накопился протестный потенциал, который должен был каким-то образом прорваться. К счастью, это реализовалось преимущественно электоральным путём.С другой стороны, неолиберальные эксперименты привели к ограничению способности государства управлять экономикой и обществом, исходя из национальных приоритетов. При этом эти эксперименты, подаваемые как способ включения в процессы глобализации, в большинстве случаев реализовали эту задачу лишь частично и преимущественно односторонне — в пользу господствующих сил мирового рынка.Огромный социальный долг, образовавшийся перед собственным населением, и отсутствие у государства должных рычагов и резервов (а подчас и политической воли) для изменения ситуации создали предпосылки для резкого поворота в настроениях избирателей, отказа в доверии прежним властителям. Такова, пожалуй, объективная почва выхода на авансцену альтернативных движений и лидеров. — А какое влияние на эти процессы имел внешний фактор, прежде всего США, которые издавна считали Латинскую Америку своим «задним двором»? — Внешние условия для прихода и сохранения у власти левых сил в последние годы сложились благоприятные. Первое обстоятельство — частичная нейтрализация активности Вашингтона, который всегда поддерживал своих латиноамериканских политических родственников, не очень деликатничая с выбором средств. Сказались дискредитация политики Буша, его отвлечение на вмешательство в других регионах, относительное ослабление резервов экономического воздействия США на латиноамериканский регион. Можно, наверное, сказать, что политика Буша парадоксальным образом работала на электоральные успехи лидеров слева от центра.Подчеркнём также, что с начала этого десятилетия существенно улучшилась конъюнктура сбыта товаров, экспортируемых латиноамериканскими странами. Одновременно повысилась деловая активность на внутреннем рынке, связанная с отходом от неолиберальных догм, с переходом к активному стимулированию национальных производителей. Особенно преуспела в этом Аргентина, демонстрирующая в последние годы темпы роста ВВП на уровне 8—9% в год. Да и в среднем по региону этот показатель поднялся до приличного уровня: по итогам прошлого года — свыше 5%. Всё это внушает оптимистические ожидания. — И насколько долговечна эта конъюнктура? — Разумеется, окончательный диагноз ставить рано. Но, во-первых, надо обратить внимание на тенденцию к повышению цены природных ресурсов, парадоксальным образом сопровождающую технотронную глобализацию. А во-вторых, сказывается и, очевидно, будет сказываться восхождение новых центров мировой экономики. Прежде всего, Китая, а также других гигантов, таких как Индия, Бразилия, Южная Корея. Новые «пожиратели» природных ресурсов и потребители латиноамериканского сырья и других товаров во многом определяют повышение спроса и цен. У латиноамериканских стран появились обширные альтернативные рынки, и соответственно увеличился диапазон коммерческого манёвра.Так что политическому повороту в Латинской Америке ныне и пока благоприятствует экономическая конъюнктура. — Но всё ли так просто и однозначно в «левом дрейфе» Латинской Америки? — Естественно, было бы непростительным упрощением представлять политический сдвиг, как направленный поток. Более внимательный взгляд обнаруживает массу нюансов. Мы увидим, что Аргентина плохо вписывается в стандартные рамки. Боливия Эво Моралеса демонстрирует симбиоз левой идеологии и возрождения национального самосознания в индейской среде. Впрочем, активный поворот к правам и ценностям коренных народов присущ сегодня практически всем странам с многочисленным индейским населением. После многовековой маргинализации индейские массы вовлекаются в политику. Это подкрепляется опережающим ростом индейского населения, который уже несколько десятилетий существенно превосходит общий темп демографического роста. Подтверждается на практике тезис об «индейском ренессансе» в значительной части Латинской Америки.Что ещё примечательно! Может создаться впечатление, что новые левые движения, лидеры и правительства не похожи на традиционных латиноамериканских левых 60—70-х годов. В ноябре 2006 года, будучи в Монтевидео, мне довелось беседовать на эту тему с патриархом уругвайской политики экс-президентом Хулио Мариа Сангинетти. «Дело не в том, что Латинская Америка пошла налево, — считает Сангинетти. — Это латиноамериканские левые пошли вправо». С этим можно согласиться лишь отчасти. Почему? Ну, хотя бы потому, что это никак не может относиться к странам с леворадикальным руководством.Сегодня во многих случаях «левого поворота» в новых администрациях мы встречаем активистов левых движений в период, предшествовавший неолиберальной волне. Некоторые «перековались», но другие пошли путём учёта реальных обстоятельств, отказались от «насилования истории». Третьи осознанно вступили на путь игры на чужом поле с сохранением принципиальных убеждений. Это новая, прагматическая левая, которая, пожалуй, и задаёт тон в значительной части того, что мы называем левым поворотом. — Как бы вы оценили политические тенденции в Латинской Америке в целом? — Полагаю, что на передний план сегодня выступают мотивы прагматического национализма, социальной ориентации, приоритета интересов национальной экономики. Прагматизм, «искусство возможного», стремление не раскачивать экономическую «лодку» — вот, пожалуй, родовые признаки политики нынешних правительств левого центра и левой «середины».Поскольку «левый дрейф» не имеет единой ориентации, не могут быть однозначными и его результаты. Нужно понимать, что идёт напряжённый поиск моделей развития. Вполне возможны мутации и откаты. Наверняка, не везде новая власть оправдывает доверие сограждан. С другой стороны, новые внутренние и внешние условия, уже приведшие к сдвигу влево в десятке стран региона, могут не раз пополнить список поменявших политические ориентиры. Рассматривая латиноамериканские реалии, мы невольно задаёмся вопросом: идут ли они сегодня против мирового течения либо предвещают некую общую тенденцию? Следует напомнить, что Латинская Америка первой вошла в волну неолиберализма, начиная с Чили середины 70-х годов. Спустя три десятилетия она же первенствует в отрицании рыночного фундаментализма, меняет направление развития.Как мне представляется, речь, похоже, идёт о втором. В мире в целом уже ощущаются симптомы переориентации. Можно сослаться на «задачи тысячелетия», принятые ООН. Массовая бедность и крайняя социальная поляризация становятся совершенно нетерпимыми, создавая часто непреодолимые препятствия и для прогресса в экономике, и для нормального функционирования институтов демократии. Хотелось бы, чтобы осознание этого в полной мере утвердилось и в нашей стране.

Беседовал В. ТЕТЁКИН