«Общество, основанное на знаниях», стало общим местом большинства современных социологических, экономических и даже философских  теорий. Несмотря на то, что этот термин еще, очевидно, не приобрел единого, общепризнанного в науке,  толкования, он оказался настолько психологически приемлемым, настолько соответствующим интуитивным представлениям большей части научного сообщества об общих тенденциях развития цивилизации, что отказаться от него уже практически невозможно. Поэтому, а также в силу сугубо политических причин, терминология «общества знаний» стала настолько общепринятой, что само сомнение в ее полезности и содержательности воспринимается зачастую, как признак дремучей отсталости и невежества.

Трудно сказать, кого именно нам следует благодарить за сам термин. Что же касается концепции качественно нового общества, основанного на знаниях, информации, производстве услуг, то она, очевидно, восходит к 60-70-м годам ХХ столетия. Именно в эти годы явственно проявили себя тенденции к росту сектора услуг. Вырос его удельный вес в структуре занятости, инвестиций, ВВП большинства развитых стран и т.п. В большинстве стран мира наблюдался несомненный социальный прогресс: сокращалась социальная поляризация, как никогда прежде, возрастала доступность образования и здравоохранения. Мир неумолимо приближался к «новому обществу» социальной гармонии, контуры которого, казалось, уже угадывались в очертаниях гигантских научных центров и закате крупной индустрии. При чем все это происходило, в самых, что ни на есть, капиталистических странах, а не только и даже не столько в странах «социалистических», громогласно заявивших о строительстве «нового бесклассового общества».

Возникла потребность понять этот феномен, и соблазн увидеть в нем альтернативное по отношению к доминировавшим тогда социалистическим теориям, естественное решение социальных противоречий капитализма.

Несмотря на обилие названий, предложенных для нового общества, нет сомнений, что в сущности своей все они являются попытками рефлексии одного и того же социально-экономического феномена. Различные авторы настойчиво внедряют в научный оборот такие понятия, как  «эпоха постмодерна», «постбуржуазное общество», «постэкономическое общество», «общество постдефицита», «постцивилизационное общество», «постиндустриальное общество», «информационное общество», «информационная эпоха», «информационный капитализм», «общество знаний», «общество, основанное на знаниях» и т.д. Обсуждаются также: «информационная экономика», «электронная экономика», «цифровая экономика» или просто «новая экономика». Подробное обсуждение этих концепций можно найти, например, в обзорах [1,2,3]. Соответствующие перечисленным наименованиям авторские концепции, безусловно, отличаются значительным количеством характерных особенностей и творческих находок. Однако есть в них и общие черты – все они постулируют скорый (иногда недавно начавшийся или даже уже произошедший) приход нового общества, качественно отличного от существующего.

Картины будущего общества, безусловно, разнятся у разных авторов, но все они, в той или иной мере, подчеркивают центральную роль знаний, их производства, распространения и применения.

Первая целостная и разработанная картина «нового общества» дана в работе Д. Белла [4]. Этот автор до сих пор является авторитетом и воспринимается многими современными исследователями как основатель теории постиндустриального общества.

Характерно, что Белл, основывая свою теорию именно на статистике роста сектора услуг и уровня образования, все же считает главным обобщающим признаком нового общества «социализацию». В 1973 году Белл утверждал: "Если задать континуум, расположив на одном конце шкалы экономизацию (когда все аспекты организации специально приспособлены к тому, чтобы служить целям производства и получению прибыли), а на другом социализацию (когда всем работникам обеспечен пожизненный найм, и удовлетворенность работников становится основным направлением использования ресурсов), можно обнаружить, что на протяжении последних тридцати лет корпорации стабильно двигались почти со всеми своими служащими в направлении социализации". [4, с.391] То есть Белл подчеркивает, что выявленная им постиндустриализация происходит вместе с процессом развития систем социальных гарантий.

Но в действительности факты свидетельствуют, что в последующие десятилетия общество двигалось и продолжает сейчас двигаться в обозначенном Беллом континууме в противоположном предсказанному им направлении – к максимальной оптимизации по критерию чисто экономической эффективности, максимизации прибыли. То есть основная системная черта нового общества демонстрирует движение вспять: не от старого общества к новому, а обратно - от «нового» (в понимании Белла) к старому.

Если рассмотреть более детально всю совокупность тенденций, которые выделяет Белл в качестве признаков нового общества, то окажется, что практически все черты «нового общества» за полвека практически исчезли из социальной реальности [4, c. CLV]. Из одиннадцати, обозначенных Беллом, тенденций к «постиндустриальному» обществу девять изменили свое направление на противоположное. В той или иной мере продолжающейся можно считать только одну тенденцию - рост сектора услуг.

Анализ большинства современных теорий «нового общества» с середины ХХ века и до наших дней показывает, что никаких существенно новых по сравнению с выделенными Беллом, признаков не предлагается. Как правило, речь идет о других акцентах, но не о качественно иных тенденциях или феноменах. Что касается теорий информационного общества, то, появившись, к слову сказать, в те же 60-70-е годы (работы Мачлупа, Пората [5,6,7]), они не более, чем подчеркивают основополагающую роль информации и информационного производства, что фигурирует у Белла в качестве одного из признаков.

Порат, например, обнаружил, что больше половины ВНП США создается в этих двух информационных секторах. Из этого Порат сделал вывод о том, что в США сформировалась "информационная экономика". Это словосочетание даже вынесено в название его книги, в которой он провозгласил, что США являются "информационным обществом, в котором главное место принадлежит деятельности по производству информационных продуктов и информационных услуг, а также общественному и частному (вторичный информационный сектор) делопроизводству" [7, c.32] (Цитируем по Уебстеру [2, c.19])

Интересно, что современные авторы, убежденные в наступлении «нового общества», до сих пор постоянно обращаются к Мечлапу и Порату, как к ученым, которые доказали факт возрастания экономического веса информационной деятельности в обществе, которое "неизбежно приведет к возникновению новой эры". Это отмечает, в частности, Уебстер [2, с.19]. Работы Мечлупа и Пората до сих пор фигурируют в качестве доказательной базы во многих теориях «нового общества», несмотря на то, что более поздние исследования дают мало подтверждений оптимизму Мечлапа и Пората.

Несмотря на, казалось бы, очевидную «информатизацию общества», начиная с 80-90-х годов дальнейшее возрастание доли информационной сферы в экономике, тем более, в мировых масштабах, по крайней мере, прогнозировавшимися темпами, к сожалению, не происходит. Так, даже в США, где доля занятости в информационном секторе действительно выросла между 1970-м и 1980-м годами с 39,2% до 52,2%, уже в следующее десятилетие она прекратила свой бурный рост и увеличилась лишь на 5% [1, c.71].

Рост процента работников умственного труда в Соединенных Штатах (используя методологию Мечлапа и Пората) полностью остановился после того, как информационная экономика громко заявила о себе в начале 1970-х [1, c.70].

Таким образом, мы можем утверждать, что теории «нового общества» появляются как рефлексия социального развития первой половины ХХ века на пике «социализации», продолжавшейся до 60-70-х годов. В эти годы происходит расцвет кейнсианской политики государственного вмешательства в экономику, от которой позже так решительно отказались. Именно на эти годы приходится максимум доли занятости в государственном секторе, максимум социальных гарантий, минимум имущественного расслоения. Все это вместе известно под именем «государства благосостояния», просуществовавшего в развитых странах с конца второй мировой войны практически до конца ХХ века. При этом система социальных гарантий «государства благосостояния» переживает пик своего развития именно в 60-е годы, после которых постепенно дезинтегрируется, деградирует в начале XXI века до уровня, близкого к 40-м годам ХХ века.

Проиллюстрировать возникновение и закат государства благосостояния в США можно по динамике уровня поляризации доходов в обществе. Наиболее выразительно это можно наблюдать на динамике доходов беднейшей части населения (Рис. 1).

Рис 1. Доля доходов 20% беднейших домохозяйств в совокупных доходах всех домохозяйств США. (Source: US Census Bureau, http://www.census.gov)

Bell, 1973

Muchlup, 1962

Porat, 1977

Knowledge

Post-industrialsociety

Information economy

На рис.1 видно, что становление концепций постиндустриального общества, информационного общества и общества знаний проходило именно в период возрастания и максимизации части доходов, которая приходилась на беднейшую часть населения США. С конца 70-х годов и по настоящее время, наоборот наблюдается относительное снижение доходов беднейшей части населения.

Исходя из описанных тенденций, вполне обоснованным представляется предположение, что появление и распространение теорий «нового общества» в 60-70-х годах является следствием возникновения в развитых странах «государства благосостояния». Причем, теории «нового общества» являются попыткой объяснения  тенденций, связанных именно с возникновением в 60-70х гг. этого специфического социально-экономического порядка, который предусматривал, с одной стороны, очень мощную систему социальных гарантий, а с другой, - полное сохранение рыночных основ функционирования экономики.

Однако, само явление «государства благосостояния» можно рассматривать, как неестественную деформацию капиталистической социально-экономической системы под влиянием не рыночных, даже во многом внеэкономических факторов. С конца же 70-х годов начинается обратный процесс возвращения к нормальным социально-экономическим формам капитализма: либерализации экономики, сокращению социальных гарантий и вмешательства государства в экономику и т.д.

Кризис государства благосостояния

Государство благосостояния постепенно, но неизбежно пришло к кризису. Оказалось, что в системе "государства благосостояния" не удается преодолеть противоречия между необходимостью обеспечить достаточный уровень прибыльности для собственников капитала и необходимостью обеспечить конкурентоспособность с точки зрения привлечения инвестиций - с одной стороны, и задачами обеспечения высокого уровня социальных гарантий за счет, в частности, высоких налогов на капитал и прогрессивного налога на доходы физических лиц – с другой.

Хабермас характеризует это противоречие так: "[в государстве благосостояния] аппарат должен вмешиваться в хозяйственную систему с тем, чтобы заботиться о капиталистическом росте, сглаживать кризы - и в то же время обеспечивать международную конкурентоспособность предприятий и рабочих мест, чтобы возникал прирост, который можно было бы перераспределять, стимулируя частных инвесторов" [8, с.96]. При этом он подчеркивает, что указанные требования оказываются на практике несовместимыми.

Таким образом, "государство благосостояния" оказалась в системном кризисе, который не прошел мимо внимания многих исследователей. Хабермас даже посвятил этой проблеме отдельную работу, где он указывает, что "социальное государство обязано оставлять нетронутым способ функционирования экономической системы" и имеет лишь очень ограниченные (внутрисистемные) рычаги влияния на частную инвестиционную активность, или даже совсем может их не иметь, поскольку "перераспределение доходов в значительной мере ограничивается горизонтальным перераспределением в границах группы зависимых тружеников [нанимаемых работников] и не касается классовой имущественной структуры, в особенности, распределения собственности на средства производства" [8, с.98]. "Развитие социального государства зашло в тупик" - резюмирует Хабермас [8, с.107].

Несмотря на то, что большинство социально-экономических тенденций 60-70-х годов изменились в связи с кризисом «государства благосостояния» на противоположные, рост сферы услуг в развитых странах продолжился в 80-90-е и в какой-то мере продолжается до сих пор. Однако этот рост изменился качественно, и сегодня он во многом обусловлен уже не процессами социализации, а наоборот, стремлением к преодолению последствий “государства благосостояния”.

Так, в Европе в последние годы в большинстве стран предпринимались попытки отменить ограничения продолжительности рабочего дня, бесплатное медицинское обслуживание, обязательное социальное и пенсионное страхование. Как хорошо видно из европейского опыта, возвращение от высокого уровня социальных гарантий к нормальной капиталистической практике добровольного социального страхования происходит не без сопротивления со стороны работников. В большинстве случаев попытки отмены или сокращения социальных гарантий на крупных индустриальных предприятия сталкивались с организованным противодействием работников. В сфере же услуг, где преобладают небольшие предприятия и индивидуальный контракт, сокращать социальные гарантии существенно проще. Здесь, с одной стороны, можно достичь более высокого уровня эксплуатации рабочей силы, что способствует привлечению инвестиций и росту сектора. С другой стороны, существенное место, которое занимает эта сфера в структуре экономики, позволяет ей влиять на другие отрасли, оказывая давление на рынок труда и способствуя общему снижению уровня социальных гарантий.

Таким образом, развитие сферы услуг создало механизмы и конкретные пути дезинтеграции социальных ограничений без их формального нарушения.

Наиболее кричащим из таких последствий внедрения «новой информационной экономики» является массовая сверхэксплуатация рабочей силы, занятой на «новых» информатизированных рабочих местах и предприятиях.

Мей [1], ссылаясь на социологические исследования «информационного общества» современной Британии, утверждает, что большинство занятых в так называемой «новой экономике - это низкооплачиваемые работники, которые работают на дому. В этом случае на них не распространяются гарантии британского трудового законодательства. Соответственно, для них не предполагается обязательное социальное, пенсионное и медицинское страхование, ограничения длительности рабочего дня, гарантии безопасных условий труда и т.д. За все это ответственность несет сам работник, поскольку он работает по индивидуальному контракту. Как демонстрируют социологические исследования, длительность рабочего времени таких работников в среднем значительно выше, чем у их коллег из «неинформационной сферы», и может достигать 14 или даже 18 часов в сутки. Те же исследования демонстрируют, что в случае нетяжелого заболевания (например, грипп или простуда) большинство из таких работников продолжают работать, перехаживая, как говорится, болезнь на ногах. Несмотря на то, что они формально могут взять отпуск в любой момент, фактически длительность отпусков таких работников значительно меньше, чем у работников в «традиционных» сферах. Более того, работая по индивидуальному контракту, они не могут рассчитывать на пенсию, а в случае серьезного заболевания им приходится оплачивать лечение из собственных средств и брать неоплачиваемый отпуск.

Кастельс отмечает, что особенностью современных отношений производства есть «сверхэксплуатация: я имею в виду, занижение норм вознаграждения и условий труда для отдельных категорий работников (иммигрантов, женщин, молодежи, меньшинств) вследствие их незащищенности перед дискриминацией» [9, с.95]. Он также утверждает, что условием современного роста «количества рабочих мест во всем мире» выступает «сверхэксплуатация: злосчастное развитие на самом деле достигается принятием на временную работу 250 млн. детей » [9, с.97].

Причем, по мере развития информационных технологий и расширения сферы их потребления, характер труда в «новой постиндустриальной экономике» все в большей степени напоминает монотонную неквалифицированную работу на «традиционном» индустриальном конвейере, а элемент творчества в труде для большинства занятых кардинально уменьшается. Массовые «информационные» профессии вновь сводятся к интенсивному и очень формализованному труду - выполнению четко определенных операций и процедур по обслуживанию техники и производству товаров во взаимодействии с техникой в режиме конвейера.

И сверхвысокая сложность и информатизированность этой техники никак не улучшает характера и условий работы, скорее, наоборот.

Так, благодаря распространению среди работников "новой экономики" индивидуальных контрактов и работы на дому работодатель, как правило, не несет ответственности за обустройство рабочего места в соответствии с условиями охраны труда и санитарных требований, избегая, таким образом, связанных с этим затрат. В результате, условия работы в среднем значительно ухудшаются.

Кастельс также отмечает "возрастающую индивидуализацию трудовой деятельности", то есть "процесс, в ходе которого отношения труда к отношениям производства определяются в каждом случае индивидуально, практически без учета коллективных соглашений или существующих требований законодательства" [9, с.94].

С другой стороны, благодаря распространению в "новой экономике" кратковременных контрактов и частому изменению места работы, работники, как правило, не имеют стабильной занятости и лишены возможности, с одной стороны, системно и целеустремленно повышать свою квалификацию, а с другой, - коллективно отстаивать свои трудовые права. Действительно, работникам приходится постоянно учиться и переучиваться, однако это, в основном, связано с обретением и доведением до автоматизма новых формальных навыков, даже там, где работник осваивает несколько сопредельных профессий, речь идет, большей частью, о поверхностных и фрагментарных представлениях, а не о целостном понимании "новых" технологических процессов.

"Открытая кадровая политика" и соответствующая нестабильность занятости позволяют работодателям избегать угроз, связанных с формированием в трудовых коллективах осознания нанимаемыми работниками общих интересов. Благодаря этому на большинстве таких предприятий отсутствуют профсоюзы и соответствующие социальные гарантии, как, например, коллективный договор или необходимость согласовывать увольнение работника с профсоюзом. Часто на таких предприятиях работодателем просто запрещено создание профсоюзов.

Кроме того, в особенности, в последнее время, работодателями активно используются возможности информационных технологий для организации надзора и контроля над деятельностью работников. Информатизация рабочих мест невероятно удешевила соответствующие механизмы. Можно утверждать, что в "новой экономике" осуществилась мечта работодателя относительно контроля и оптимизации каждой секунды рабочего времени работника. Отныне можно контролировать не только то, сколько каких операций, с каким качеством осуществил работник, но и выявлять все моменты несанкционированной передышки или попытки использовать рабочее время в собственных интересах. Информационные технологии позволяют быстро находить наиболее эффективные последовательности выполнения всех операций, создавать системы, которые оптимально структурируют и максимально интенсифицируют даже довольно сложную работу и не дадут работнику "баклушничать" ни секунды. Все это приводит к значительной интенсификации работы и повышению эмоционального напряжения, к выжиманию из работника максимально возможной добавочной стоимости за оплаченное работодателем рабочее время. Что вместе с увеличением продолжительности последнего и соответствующим уменьшением времени для отдыха едва ли можно считать общественным достижением в контексте провозглашенного постмодерном "свободного и самоуправляющегося самовыражения личности".

Таким образом, приходится признать, что информатизация общества в руках работодателей выступает инструментом ликвидации социальных гарантий для нанимаемых работников, которые гарантировались трудовым законодательством в ХХ веке. Причем новые технологические формы разрешают найти не урегулированные трудовым законодательством схемы организации работы нанимаемых работников и избегнуть, таким образом, формального нарушения законодательства. В то же время расширение неограниченной эксплуатации рабочей силы (неограниченное рабочее время, отсутствие пенсионного, медицинского, социального страхования) разрешает давить на рынок работы в "традиционных" сферах занятости, преодолевать сопротивление профсоюзов и добиваться уже официальной отмены соответствующих норм трудового законодательства на государственном уровне.

Характер современной критики – сомнения и противоречия

Современные критики теорий нового общества обращают внимание, в первую очередь, на их противоречивость. Уебстер уделяет много внимания анализу различных видов доказательств существования информационного общества или общества знаний и приходит к выводу, что ни одна из теорий не дает целостного и непротиворечивого описания современных социально-экономических тенденций, и все они в той или иной степени выдают желаемое за действительное. Скептический взгляд Мея [1] также акцентирует внимание на противоречивости теорий информационного общества, расхождениях между манифестами грядущего благоденствия и вопиющей социальной реальностью, в которой информатизация сочетается с фактическим уменьшением доступности информации и знаний для большинства населения.

Противоречивость процессов, к которым апеллируют  сторонники теорий нового общества, зачастую ими осознается. Так, Кастельс прямо соглашается с тем, что информатизация сочетается с социальной деградацией и реальный приход информационного общества без преодоления социальной сегрегации невозможен. Для Кастельса - это глобальная проблема, решения которой он по существу не находит, приходя к тому, что ученые должны убедить «правительства и бизнес» опомниться.

Иноземцев же склонен обращать больше внимания на социальную катастрофу на постсоветском пространстве, и склоняется к тому, что социальная деградация в мире характерна, скорее, для стран третьего мира, которые не смогли вписаться в постиндустриальный мир, который, чем дальше, тем больше, замыкается. Для Иноземцева [10, 11] постиндустриальный мир характеризуется в том числе и высоким уровнем социального развития, который, по его мнению, будет и далее сохраняться.

Если сторонники первого подхода фактически отказываются от решения проблемы, признавая свою концепцию не более, чем утопией и манифестом, но отнюдь не научной теорией соответствующей реальности, то - второго впадают в частности и пытаются решать противоречия постиндустриальной теории, фактически отказываясь рассматривать явления в целом и системно. Что касается Иноземцева, то в его концепцию никак не вписывается рост имущественной поляризации общества в странах первого мира, которые он считает постиндустриальными. Не в силах, однако, возражать против упрямой статистики, он ссылается на то, что такая поляризация в Европе меньше, и, следовательно, Европейская модель постиндустриализма – лучше. Однако уже через несколько лет после выхода в свет его увесистого учебника «Современное постиндустриальное общество» та же упрямая статистика продемонстрировала новую волну небывалого усиления имущественной поляризации в Европе. Рост социальной несправедливости в процессе прихода «нового общества» в Великобритании очень хорошо описан у того же Мея и не вызывает никаких сомнений.

Не перегружая изложение новыми примерами, которых, к сожалению, предостаточно, можно резюмировать, что в действительности современные теории «нового общества» оказались в глубоком кризисе, вызванном противоречивым характером социально-экономических тенденций нашего времени, которые не вписываются в фундаментальные концепции соответствующих теорий.

Анализ причин и характера этого кризиса приводит к выводу, что в действительности теории «нового (информационного, постиндустриального, основанного на знаниях) общества» были порождены принципиально иной, качественно отличной от нынешней, социально-экономической ситуацией 60-70-х годов ХХ века. Современные теории нередко некритично основываются на концептуальном ядре сформировавшимся именно в это время и в силу этого терпят неудачи, сталкиваясь с новой реальностью – либо вынужденно впадают в эклектику, будучи в силах объяснить только отдельные тенденции, либо скатываются к утопическим манифестам, требуя от реальности прекратить «валять дурака» и следовать столь милым их сердцу теоретическим предписаниям гармоничного постиндустриального развития.

Резюме

Противоречия в развитии теорий «нового общества» и социально-экономических процессов, которые они пытаются описать, можно обобщить следующим образом:

- Во-первых, технологическое развитие в последние десятилетия происходит одновременно с социальной деградацией. То есть одновременно с ускорением технологического развития и ростом роли знаний в производстве наблюдается усиление экономии на рабочей силе, увеличение интенсивности работы и продолжительности рабочего дня, уменьшение социальных гарантий.

- Во-вторых, «информационная» или «постиндустриальная» сфера возрастает количественно, но деградирует качественно. Увеличение доли занятых в так называемой "информационной сфере" происходит не за счет роста доступности знаний и информационных услуг и привлечения новых высококвалифицированных специалистов, а прежде всего, за счет найма низкооплачиваемых работников, которые выполняют однообразную механическую работу.

Следовательно, неоднозначное многообразие современных тенденций следует рассматривать как пост-деформацию, т.е. сложный переходный процесс возвращения к нормальной капиталистической динамике. В обществе, которое все еще имеет очень значительный уровень социальных гарантий и, соответственно, неслыханную в истории доступность культуры и знаний для широких слоев населения, информатизация и постиндустриализация стали своеобразными механизмами воплощения постмодернистской "плюралистической" утопии. Когда вместе с дезинтеграцией традиционных общественных механизмов, которые обеспечивали массовый доступ к культуре и знанию (социальные гарантии и традиционные организации наемных работников), новые технологии за счет удешевления индивидуального доступа к соответствующим благам, создали на какое-то время иллюзию роста их массовой доступности.

Таким образом, строительство «нового общества» - вопрос, в первую очередь, социальный. Реализация потенций к социальному развитию возможна лишь при условии активных внеэкономических и политических действий, в частности, со стороны таких учреждений, как профсоюзы, общественные организации, партии.

Развитие в условиях свободного рынка неизбежно приведет к возвращению сверх-поляризованного капитализма, в условиях которого блага "информационного общества" (в частности, образование) будут труднодоступными для большинства населения.

Литература

Мей К., Інформаційне суспільство. Скептичний погляд / Пер. Хз англійської. – К.: «К.І.С.», 2004. – XIV c. 220 с.

Уэбстер Ф., Теории информационного общества, Аспект пресс, М. 2004, – 400 с

Франкел Б., Постіндустріальні утопісти. – К: Ніка-Центр, 2005. – 302 с.

Белл Д., Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. Пер. с англ. под. ред. В.Л.Иноземцева. М., 1999

Machlup, Fritz (1962) The production and distribution of Knowledge in the United States. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Porat, Marc Uri (1977) The Information Economy: Sources and Methods for Measuring the Primary Information Sector (Detailed Industry Report) OT Special Publications 77-12 (2). Washington, DC: US Department of Comerce, Office of Telecomunications.

Porat, Marc Uri (1978), Communication Policy in an Information Society, in Robinson, G.O. (ed.) pp.3-60.

Хабермас Юрген, Политические работы./ Сост. А.В. Денежкина; пер.с нем. Б.М.Скуратова. – М: Праксин, 2005. – 368 с.

Кастельс М., Інформаційні технології, глобалізація та соціальний розвиток. // Економіка знань: виклики глобалізації та Україна, під.ред. А.С. Гальчинського, С.В. Льовочкіна, В.П. Семиноженка, Київ, 2004

Іноземцев В., Моделі постіндустріального розвитку. // Економіка знань: виклики глобалізації та Україна, під.ред. А.С. Гальчинського, С.В. Льовочкіна, В.П. Семиноженка, Київ, 2004

Иноземцев В.Л., Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы: Учебное пособие для студентов вузов. – М: Логос, с. 200. – 304