В начале была весна!
Автор
В среду заканчивается весна, начинается неугомонное лето. ЖЕЛТОЕ ЛЕТО! Сперва - прохладное, сырое. С холодными ветрами настежь, обильными дождями нараспашку. После знойное, горячее, огнестойкое. С теплым ветерком в лицо, грибным дождиком в голову. С раскаленными зенитами, белыми ночными горизонтами, длинными пустыми улицами, желтыми светофорами, подмигивающими прохожим. С ночными утомительными, но счастливыми прогулками, плоским ночным небом. С чьей- то теплой рукой в ладони, чьими- то счастливыми глазами рядом. Девичьими замечательными глазами, которые зорко наблюдают за тобой, разглядывают твой пестрый, разноцветный мир мыслей и идей, потому как искренне любят тебя... тебя трижды одаренного этим счастьем! Непокоренного, упорного, себе на уме…
Пустые автобусные остановки, никогда не видевшие автобуса. Огромные развалины недостроенных больниц, - высотных поликлиник не наступившего будущего. Редкие проблески звезд в плоском белом небе. Кругом аромат цветущего жасмина и душистых дубовых рощ. Глубоких, безграничных, как космос, сказочных дубовых рощ, их мерцающие вдалеке громады заповедников. Неизвестные большие скопления. Извилистые дорожки между ними, выложенные аккуратным черным булыжником. Голубая таинственная даль скрытых просторов. Загадочные дали, нехоженые тропинки и дорожки в этих рощах. Густой запах дубовых листьев, влага ночного дождя лишь усиливает его.
Глядела весна с укором, сжимая сильные руки. Кидала мне навстречу вереницы девушек-фей. Смотрела на меня их красивыми глазами, полными намеков и надежд. Длинные волнующие ноги, светлые, приятные лица, - мозаика девичьей красоты. Со всех сторон, ежечасно и повсеместно. И я таял в звездопаде этих возбуждающих фигур. Уже тянулся к ним всем своим существом, искренне желая неизвестного доселе, начиная отрекаться от прошлого.
Но сжимал кулаки и успокаивался, пытал послушное небо и остывал, поднимал тяжелое железо и снимал напряжение. Ржавчина оседала в складках кожи рук, оставляя металл чистым и молодым.
Берег верность, растущую в далеком русском поле, среди диких цветов и трав. И она росла, колосилась высокими крепкими стеблями, сочными цветами, листьями. Цвела под густым весенним солнцем, не собираясь чахнуть и погибать.
В сердце всегда помнил и видел свою далекую, единственную, настоящую. Смотрел уверенным стальным взглядом сквозь сотни мертвых километров, находил ее и обретал спокойствие. Копил память, воскрешал различные образы прошлых времен, хранил ее верность слева под мышцами груди глубоко внутри. Спокойно жил дальше, легко обходя соблазны и укоры этой весны. Она смотрела в ответ на меня своими красивыми глазами, улыбаясь несметное количество раз, храня мне верность в туманном далеко…
Я совсем не почувствовал весны. Спал по ночам крепко, надежно. Не будила меня этой весной полная луна, огромная луна по середине ночного неба. Не вскакивал я посреди смертельной ночи с кровати, не ловил глазами сполохи звезд на моих стенах, не высматривал невидимые узоры в черном небе. Не разглядывал складки ландшафта на лунной поверхности. Не касалась ночная рябина моего ласкового лица. Не шумела мне в ухо песни, полные одиночества и печали. Не трогал меня многоцветный людской поток на улицах. Не сводила с ума майская жара, оставался глух я и к майским молодым грозам. Ненасытные ливни мне в глаза не заглядывали, цветочный перезвон кустов и деревьев не будоражил. Не бегал я с облаками наперегонки этим маем. Не лазал на огромный старый тополь, в надежде лучше разглядеть звезды. Ходил равнодушно мимо заливных лугов, не заглядывал в черные глубокие колодцы.
Гневные радуги не искрились и не спешили ко мне на выручку. Ноги не несли, как сумасшедшие, в свежий зеленый лес, живая влага в ладонях не появлялась, загар от горячей звезды не ложился на кожу. Что-то ненастоящее было в этой весне.
Красота мира не хватала за горло, не душила радостно и лучисто. Краски мира не бились в моих глазах, как в прошлые, искрометные весны. Лишь под черной полосой оцепенения виделись мне все уродства и пороки мира, все его узаконенные несправедливости. Били в глаза, будто насмехаясь надо мной, как над малой, не грозной силой. Я вынужденно терпел это, окруженный со всех сторон весной. Пока несправедливый мир сильнее справедливого, он полностью удовлетворен этим неприглядным положением. Моя первая ненастоящая весна!
Лишь мое лицо интересовало меня этой весной. Всматриваясь в зеркало, видел я свой мир, как на ладони. В глазах читал мысли, как раскрытую книгу. Видел на лице пробежавшие незаметно годы, - з амечательные, незабываемые годы! Все же разбавленные кое-где серой скукой и черной пустотой, белой бесполезностью. Смотрел снова в глаза свои светлые, глубокие, задумчивые, обреченные. И видел там глубоко и надежно спрятавшуюся от посторонних глаз наползающую привычку к этому миру. А рядом, два года назад появившуюся, - усталость молодости…
А кругом поля, забитые до отказа высокой изумрудной травой, которая шумно колосится на ветру, что-то настойчиво шепчет тебе, что-то такое пытается показать, отчаянно размахивая своими стеблями, точно руками. Обнимает твое крепкое человеческое тело со всех сторон. Тычется носом в ухо, хватает травяными ладонями за волосы, тянет сильными пальцами тебя в разные стороны. Бушующее море майской травы! Травы свежей, ароматной, душистой! Танцующей первые летние танцы, что бы упасть осенью в первые мертвые скирды.
Ты лежишь, дремлешь в этой чудесной траве и не слышишь. Лежишь остываешь, лежишь и не шевелишься вовсе. Как будто навсегда, словно окончательно и бесповоротно. На все оставшиеся времена. Окончательно решившийся на это...
Зацвела белая роза под окном, - большущий, раскидистый куст. Зацвел шиповник, не только обычный розовый, но и редкий, - белый. Заблагоухала сирень, выросли полевые цветы, поднялись в полный рост душистые травы. Кончается июнь. Лето на одну треть мертво.
***
Про динамику индустриальной среды, случайность и муравья. Первые дни июля встретили меня дождями и ветром. Буйная листва воскресших деревьев понесла первые потери. Тяжелый дождь побил листья, а ветер довершил уничтожение. Всюду валяются лепестки ароматного жасмина, нежные листочки неокрепшего дуба, салатные листья рябины. Целыми ветками и соцветиями. Великая влажность царит в атмосфере. Мокрые аспидные спины асфальтовых дорог, грозное волнующееся небо, черное богатство луж под бредущими ногами. В небесах ничего не видно, серо, непроглядно. А ветер гнетет, а ветер усиливается к вечеру...
Солнце разлилось по двору липкой душной жидкостью. Нагло завалилось на крохотные кухни, узкие балконы, квадратные комнаты, всюду сея жару и обреченность. А пух тополей густо валится с высоты, как снег в раннем апреле. Его поднимает ветер, и он снова начинает свое бесконечное движение.
Душный расплавленный вечер. Жара, лезущая с беспощадностью в окно. Голубое прозрачное небо, не собирающееся гаснуть. Ленивый ветерок мимо окон. Малочисленные люди в городе. И ОНА, - ожесточенная, и навеки потерянная в соседней комнате. Гневная, слепая, решительная. Огромная бездна стальной решимости. И ОН на кафельном полу кухни, голый от жары, уставший ото дня полного нервных гроз, душевных всполохов тревоги. С красной спиной, заработанной на далеком лесном озере. С разоренной уставшей головой, косматым солнцем вместо головы и волос. Спокойной ночи, КОШКА-СУРИ!
За окном высотного дома туманный город. Только что после бетонного зноя прошел хмурый настойчивый ливень. Выбил грязь и пыль из воздуха, почистил дороги и мостовые, покрыл влагой зеленые деревья раннего июля. Березы, тополя, лиственницы, - все понуро повесили ветви и замерли в прохладном безмолвии. Белеют окрашенные ворота футбольных полей, зеленые, залитые дождем теннисные столы. Ржавые качели прошлых эпох, разбитые бетонные песочницы с претензией на бессмертие. Далекие дома выпирают из туманных далей неясными обрывками, зоркими глазами своих окон. Пытаются гадать, всматриваясь в бескрайнее далеко. Хмурые длинные облака нависли над крышами домов, норовя коснуться их. Большие черные вороны прыгают по веткам нежной лиственницы, раскачивая их. Лапы путаются в иголках, шишки бьют по головам, но птицы все равно настырно лезут в самую гущу. Что-то с любопытством рассматривают на ветках, меж иголок, опуская голову вниз.
Вечером вышел прогуляться, подсмотреть, чем занимается прочее человечество. В раскаленном парке множество людей. Кто-то нежится под ласковым солнцем, кто-то играет в волейбол, кто-то купается в небольшом озерце. Красивые расслабленные лица, коляски полные детей, запах лиственницы, доносящийся с деревьев, низкое опаленное небо. Шустрые озорные собаки, красивые неприкаянные девушки, - запахи букетов и душистых духов. Усталость гуляет по ногам, спина прогибается, не держит плечи ровно. Народ проходит мимо. Большой разноликий народ. Спешат уставшие, измученные домой из кошмара работы. Не все, но многие, это просто чувствуется, читается на лицах. Настроение пропущенного праздника. Мой народ! Встревоженная капитализмом нация. Встревоженная, да так, что прямо до тяжелого ранения в голову, почти до смерти сердца. Встревоженная, в полном смысле этого странного слова.
Прохладный ветер бросается с небес на беззащитные высотные дома, треплет их плоские крыши, бьет в плечо, проверяя на прочность. Небо спешит прочь редкими облаками, толкая в спину старый день. Парни и девушки гуляют по асфальтовым тропинкам, не ведая преград своему движению. Радостны, светлы, беззаботны. Словно алые паруса в океане, неизвестном пятом океане…
Ранние сумерки набрасываются на город, быстро удушая его на ночь. И он в них тонет, не сопротивляясь, не стремясь избежать глубокой, сонной ночи. Тонет целыми кварталами старых кирпичных домов, длинными рядами фабричных заборов и труб, густым пространством площадей и скверов. Тонет памятниками и мостами, троллейбусами и проспектами, жаром домен и плавильных печей, утихомиривая динамику индустриальной среды. Уставшие заводы машут дымом труб, словно чистыми носовыми платками, желая спокойной ночи своим цехам.
В небе таится безмолвие неизвестности. Немое небо над сосной. Голубые просветы, белые пятна пушистых облаков. Сосна высокая с древней шершавой корой, полной лабиринтов и тайных лазов для муравьев. Они деловито бегают по ней в разных направлениях, автоматически шевеля усиками и лапками.
Ты лежишь у гранитного основания сосны на твердокаменных корнях и смотришь вверх. Голова запрокинута, солнце ласково жжет твою кожу, кора дерева излучает немыслимый запах смолы. Видишь широкое глубокое небо, медленно плывущие сквозь колючую проволоку веток облака. Муравьи вязнут лапками в расплавленной от тепла смоле и замирают там навсегда. Остаются в прозрачной тиши теплой гавани. Последней пристани безликой муравьиной жизни... Интересно, как отдельный муравей воспринимает этот факт? Понимает ли он что-нибудь, пусть даже лишь отчасти? Или просто прекращает функционирование, как слепая бездушная машина? Попав в ситуацию, где законы материи оказались сильнее его простых расчетов. Совершив лишь одну, но бесповоротную ошибку, свою последнюю ошибку. Попав под смертельный маховик господствующей случайности. Интересно, а найдется ли более смышленный муравей, который правильно все рассчитает и избежит коварной западни?
Выпадет ли нам случайность торжественно пожать его героическую лапу? Таинственный парк в первых сумерках вечера. Тяжелое сентябрьское небо, полное грозового ветра над головой. Впереди предчувствие нового . Запах заживо разлагающихся листьев. В этом году желтые листья созрели рано, уже в начале августа, - обещая обильные урожаи. Некошенные травы стоят перед нами, гуляющими по вечернему теплому парку. Травы высокие, сочные, от них идет терпкий запах разложения и упадка. Щекочет ноздри, носится в воздухе, маячит перед глазами белой пеленой.
В хрустальных лужах глубоко под водой лежат захлебнувшиеся желтые листья. Деревья стоят шеренгами почти без листвы, царапая черными ветками воздух. Воздух ветреный, теплый, примерно 13 градусов тепла. Я иду к проходной завода, по чистой асфальтовой дорожке цвета влаги. И деревья движутся параллельно мне, уверенно шагают рядом. Старые цеха, стоят по бокам дороги, шумят изнутри производством. Из них доносится затхлый запах эмульсии и масла от станков. И мысль моя рвется в мир, не понимая его запоздавших загадок. И рабочие спешат скорей домой, весело переговариваясь меж собой. Восемь рабочих часов протикало, пошло свободное время. И вот его надо использовать по полной программе, полдня еще живо, свет неба падает свысока, а впереди множество дел.
28-ую свою годовщину встретил необычно, - интенсивным трудом в подвале рабочей партии по уборке строительного и прочего мусора прошлых эпох. С жарой, пылью, грязью. С изуродованными временем и плесенью бесчисленными томами Маркса, Энгельса, Ленина. Утопический вид мусорного контейнера доверху забитого произведениями классиков марксизма. Черные тяжелые строчки марксовой мысли вперемешку с упаковками из-под продуктов, грязной рваной бумагой, помоями, - привычными отходами человеческого мира. Целый день сообща создавали чистоту и порядок, теплый уют и красоту.
Хрустальный воздух последнего дня сентября обволакивал лицо, веял холодом и тревогой. Начинался 29-ый год здешнего существования… |