1. Из окна автобуса

Наша
группа, в которой были собраны активисты из нескольких небольших, но
революционно настроенных организаций, мчалась по извилистым дорогам
Западной Украины в направлении Чопа. Там, за ним, простиралась доселе
невиденная почти никем из нас Европа. Вдоль трассы красовались двух-  и
трехэтажные особняки. Людей на улицах и во дворах почти не было, а
многие дома вообще были закрыты. Нам объяснили, что большинство местных
жителей на заработках в различных странах Евросоюза. Приезжают домой,
чтоб возвести хоромы, и снова подаются в рабы на Запад.

Особняки,
один богаче другого, будто хвастались друг перед другом
состоятельностью своих хозяев, являясь при этом лучшими свидетелями их
лакейского усердия там, "у закордонних наймах". Невольно возникал
вопрос: сколько горшков из-под престарелых итальянских сеньор надо было
вынести и сколько туалетов помыть, чтоб отгрохать хотя бы один этаж
мелькающих за окном вилл? И, главное, ради чего? Ради того, чтоб самому
себе казаться ПАНОМ? Или чтоб выглядеть таковым перед соседями? Ну,
ладно, построил дом, так живи и радуйся, раз на большее фантазии не
хватает! Так нет - снова на Запад - горшки выносить и пресмыкаться
перед европейскими господами, "аби лише грошi платили"!

Сквозь
нарядные фасады зданий отчетливо проступало убожество мелкобуржуазного
сознания их обладателей. Эти люди поют про волю, но она для них лишь
возможность свободно продавать себя в рабство. И взгляд стремился
разглядеть в туманных очертаниях виднеющихся на склонах Карпатских гор
подлинные реалии сегодняшней жизни. Ведь там (каждый знал это точно по
рассказам живущих в тех краях людей) скрыты от посторонних глаз
депрессивные села и города, т.е., другими словами, нищета и разруха.

Так
же нас поразили памятники. Например, в одном из промелькнувших перед
нами городков, как нам было сказано, еще на заре "незалежностi"
на гранитное туловище Ленина была насажена голова Шевченко. Говорят, до
прошлого года этот гибрид стоял с ленинской кепкой в руке. Теперь ему
приделали новую руку, но она, как и голова, несоразмерна туловищу и,
вдобавок, как-то неестественно вывернута. Так и стоит этот, с
позволения сказать, памятник: Шевченко в глубокой задумчивости смотрит
на ленинский пиджак, будучи не в силах понять: "що це таке, навiщо i за що вони обидва покаранi?"А
в это время его левая рука, кажущаяся "непосвященным" изуродованной и
раздутой полиартритом, тянется, чтобы кого-то схватить... Скорее всего,
скульптора, сотворившего ради заработка это конъюнктурное безобразие.

Вторая
разновидность памятников не менее впечатляла. В проплывающих за окнами
нашего автобуса населенных пунктах возле каждого сельсовета на
постаментах Советским Воинам Освободителям нагло торчали памятники тем,
кто стрелял этим воинам в спину. Причем, обычно, по обеим сторонам
данных сооружений трепыхались флаги: один - желто-голубой, второй -
черно-красный, а напротив обязательно висел огромный плакат
улыбающегося Ющенко. Бандеровец, попирающий чужой пьедестал, как бы
благословлял Ющенко на президентство, а тот его - в герои. Короче
говоря, - "злагода". Рядом с каждым таким памятником — церковка или
часовенка. Верующие должны преклонять голову перед своими мучителями и
угнетателями и молиться за их процветание -  это
их "святая" обязанность, неукоснительно исполнять которую пастыри
обучают с детства, ибо на них власть имущими испокон веков возложена
тяжкая обязанность по переделке человеческих детенышей в баранов.

Мы
пересекли Карпаты, и гибридообразные памятники перестали травмировать
глаз. Закарпатье, как и Буковина, по иному воспринимают свое прошлое.
Приближался Чоп.

Кто
хоть раз выезжал за границу и сталкивался с произволом и
бюрократической волокитой таможенных чиновников, не может не
проникнуться красотой лозунга "Да здравствует мир без границ!" Только
не каждый отдает себе отчет в том, что такой мир возможен лишь после
создания на Земле всемирного коммунистического общества. В рамках
капитализма не миновать унизительных процедур, сопровождающих переезд
через всякую, даже самую прозрачную, границу. Потеряв в
погранично-таможенных бдениях более трех часов, мы въехали на
территорию Венгрии уже глубокой ночью.

2. Будапешт

Утром
следующего дня наш автобус приближался к столице Венгрии. На улицах
городских окраин замелькали аляповатые рекламные бигборды. Однако, по
мере продвижения к центру, их становилось все меньше и меньше, а затем
и вовсе не стало. Забегая вперед, отмечу, что такая тенденция
наблюдается во всех городах, которые мы посетили. В промышленных
центрах бигбордов крайне мало, а в туристических - нет совсем.

Мы въехали на площадь Героев и попали. как говорится, с корабля на бал. На площади шла съемка какой-то очередной антисоветской  дешевки
о событиях 1956 года. Напротив Арки стояли несколько советских танков
Т-34, пару машин с массовкой, одетой в потрепанные шинели, и тягач с
артиллерийским орудием. На каждой единице боевой техники крупными
буквами было написано - СССР и нарисована звезда. Подумалось, что
данные надписи, очевидно, предназначены для того, чтобы кто-то случайно
не перепутал, кому принадлежат войска. Ведь на реальной советской
технике тогда никто никогда не писал аббревиатуры государства, и не
рисовал его символов. И стало, как всегда, горько за творческую
интеллигенцию, которая так же, как и у нас на Украине, добросовестно
выполняет заказы буржуазии и за умеренную плату выливает ушаты лжи на
головы собственного народа.

Наша
группа разделилась на несколько подгрупп, и мы побрели по одной из
центральных улиц города в сторону Дуная. Отсутствие лоточной торговли,
кантеров для обмена валют поначалу казалось непривычным. Но потом до
нас дошло, что здесь уже вся торговля сосредоточена в руках крупных
собственников, а все валютные операции производятся несколькими, не
менее внушительными, банками. Для венгров шум и грязь базаров остались
в прошлом. Капиталы сконцентрированы. Игра сделана.

Среди череды зданий XIX-го
столетия одно привлекало особое внимание - в нем краской аккуратно были
замазаны все окна. На первом этаже в оконные и дверные проемы
вмонтированы фотографии времен фашистской оккупации и... социализма.
Крыша плавно переходила в строго перпендикулярный стенам полупрозрачный
навес с подсветкой, на котором были вырезаны, чередуясь друг с другом,
звезды и свастики. Как выяснилось, это был музей Террора, созданный
после крушения социализма. Однако, интереса у местных жителей к этому
музею не наблюдалось. За время, пока мы разглядывали здание, пытаясь
понять его назначение, к нему никто не подошел и посетить не захотел.
Но несмотря на это, глухая боль мешала дышать полной грудью. Сколько
тысяч советских людей обагрило венгерскую землю, освобождая ее от
фашизма? Сколько советских специалистов трудилось на благо этой страны?
Скольких венгров бесплатно выучили и вылечили в Союзе? Оказывая помощь
и поддержку, никто не ждал за это никакой особой благодарности, но,
разумеется, ни у кого бы не хватило фантазии предположить, что его
фотографии поместят в музее Террора и повесят рядом с изображениями
гауляйтеров и фашистских концлагерей.

По мере приближения к Дунаю, на скамейках все чаще  попадались
спящие бомжи. В скверах на берегу реки их оказалось больше, чем где бы
то ни было. Некоторые из наших товарищей хотели запечатлеть на пленку
это порождение капитализма, но, как ни странно, подобному намерению
достаточно активно воспротивились местные жители. Без знания
венгерского языка было невозможно понять, кто они: сторонники
капитализма или патриоты?

Необходимо
в нескольких словах коснуться впечатления, которое произвел Дунай.
Представление об этой реке, сформированное еще в детстве вальсом про
голубые дунайские волны, было безжалостно поругано жестокой
реальностью. Дунай - без преувеличения - сточная канава всей Европы, и
на сегодняшний день его воды мутно-ржаво-коричневого цвета. И лишь
быстрота течения и широта разлива дают возможность предположить, что
когда-то, давным-давно, дунайские волны действительно были голубыми.

Но хватит о грустном! Как там, у Некрасова, в "Железной дороге":

"Вы бы ребенку теперь показали светлую сторону...

- Рад показать."

На
противоположной стороне Дуная нам открылся великолепный вид: на высоких
холмах как будто возлежал старый город. Дворец Монархов, обрамленный
зарослями королевского парка, величественно возвышался над всеми
остальными постройками. Они же были рассыпаны вокруг облюбовавшего
соседний, более низкий, холм Дворца Королевы, и их контуры образовывали
затейливый разноцветный орнамент. Дальние холмы за Дворцом Королевы
покрывала легкая голубоватая дымка, от чего дома, расположенные  на
них, казались медленно движущимися к городу со всех сторон кибитками. С
остроконечного холма по правую руку от Дворца Монархов рвался в небо
одинокий монумент - это был памятник, построенный в честь освобождения
Венгрии от фашизма. В поле нашего зрения попадали три моста, ведущие на
тот берег. Самый красивый и старый из них лежал прямо перед нами. Этот
факт определил дальнейшее направление нашей прогулки. Перейдя по мосту
в Буду и поднявшись к Дворцу Монархов, мы увидели не менее прекрасное
зрелище: на низком берегу Дуная распластался Пешт. Вереница зданий,
тянущаяся вдоль набережной, отбрасывала нежные блики на мутную
поверхность реки. Светлая готика венгерского Парламента создавала
иллюзию затененности всех близлежащих построек, казалось, что они
дремлют в вечно начинающихся для них сумерках. Откуда-то из недр
городских улиц, словно голова любопытного верзилы, выглядывал огромный
купол собора Святого Петра. Светло-зеленые горизонты окраин были
оттенены желтоватыми пятнами, в которых угадывались здания производств.

Даже
из этого беглого скупого описания нетрудно понять, что историческая
часть города как в Буде, так и в Пеште представляет из себя скопление
памятников зодчества и культуры, которым не позволяют ветшать и
разрушаться. Под Дворцом Монархов никто себе не строит подземные
паркинги, как у нас под Софией. Никто не уродует архитектурные
ансамбли, перестраивая их согласно своему произволу и убогому
воображению, как у нас поступили с площадью Октябрьской Революции (ныне
Майдан Незалежности). Каждая постройка, доставшаяся в наследство от
давно минувших времен, ухожена и тщательно отреставрирована. В старом
городе со всеми должными предосторожностями ведутся археологические
раскопки. Но любоваться всеми этими красотами бесплатно можно лишь
снаружи. Доступ к историческим и культурным ценностям стоит дорого даже
по меркам Западной Европы. Например, вход в Дворец Монархов - 12 Евро,
вход на выставку в художественном Музее - 18. Набор цветных открыток с
видами города - 3 Евро и т.д. в том же духе. Так что культурные
богатства принадлежат лишь тем, кто сумел обогатиться денежными. В
музеи бедным вход воспрещен. Этого не прочтешь ни на одних дверях, но
поймешь, ознакомившись с ценами на входные билеты. Удел неимущих — либо
расслабляться на скамейках городских скверов, либо до изнемождения
бродить по улицам. Произведения искусства, являющиеся достоянием всего
человечества, превращены воротилами туристического бизнеса в источник
обогащения. Не удивительно, что этот источник тщательно оберегается и
содержится в чистоте, но допуск к нему имеют лишь те, кто может за это
хорошо заплатить.

Вслед
за этим мы отправились на могилу известного марксиста и выдающегося
венгерского революционера - Дьердя Лукача, разыскать которую оказалось
непростым делом.

Венгерское
метро. Одноразовый билет стоит примерно 3/4 Евро (4,5 гр.). Нас,
привыкших к тому, что каждая станция метро имеет свой стиль и
производит эстетическое впечатление, поразило, что все станции
венгерского метро выложены пластиковой вогонкой и похожи друг на друга.
Но отношение к этому у товарищей было разным. Даже возник спор. Одни
утверждали: "Правильно. Метро - вещь функциональная, здесь все эти
эстетические навороты излишни". Вторые возражали: "Даже самая
функциональная вещь должна быть красива. Нельзя называть средства,
потраченные на создание эстетических наворотов, выброшенными на ветер,
потому что на самом деле они вложены в воспитание эстетически развитого
человека".

Капитализм
всегда и прежде всего оценивает функциональность как человека, так и
предметов его окружающих. Социализм по мере взросления все больше и
больше внимания уделяет эстетической стороне дела. Свидетельством тому,
на мой взгляд, является метро, построенное в советское время.

Лукач
похоронен на одной из аллей старого кладбища, где лежат погибшие в
разное время от рук контрреволюции коммунисты. К памятнику павшим
борцам ведет выложенная плитами дорожка, по обеим сторонам которой
расположены индивидуальные могилы. Среди них и могила Лукача. И
памятник, и могилы заброшены, многие из них густо поросли травой. И
лишь на немногих видны следы эпизодического ухода.

Вообще-то
я не ходок по кладбищам и не сужу о памяти потомков по состоянию могил
их предков. Потому что в повседневной жизни неоднократно сталкивалась
со странной закономерностью: те, кто больше всего досаждал человеку,
говорят над его прахом самые проникновенные речи, а те, которые больше
всего третировали при жизни, возводят наиболее помпезные памятники над
могилами.

Но
есть захоронения, в которых скрыта не только совесть, но и воля всего
народа к свободе и лучшей жизни, уважение к ним является залогом
будущих побед. И горе тому народу, который забывает своих героев,
потому что этот факт свидетельствует, что у него больше нет воли
двигаться вперед и, следовательно, он обречен на историческое поражение.

Эти
грустные мысли одолевали меня, пока мы возлагали цветы и обрывали
бурьян вокруг могилы. Помянув выдающегося революционного мыслителя, мы
пешком вернулись к автобусу. И через какой-то незначительный промежуток
времени покинули Будапешт. Теперь наш путь лежал в Италию.

Чтобы
закончить тему Венгрии, забегу вперед и в сжатом виде приведу беседу,
которая состоялась у меня в Вене на Встрече народов Латинской Америки и
Европы.

Когда
я, стоя под портретами Пяти Кубинских Героев, распрстраняла литературу
и плакаты, которые специально на эту Встречу привезла украинская
делегация, ко мне подошел человек средних лет. Я заговорила с ним на
плохом английском. Но он неожиданно для меня сказал:

-
Я могу говорить по русски. Я из Венгрии и в свое время учился в
Советском Союзе. И сохранил об этой стране самые лучшие воспоминания.

Я,
обрадовалась возможности шире, чем доселе позволял мне уровень знания
(вернее, незнания) иностранных языков, поговорить именно с человеком из
Венгрии, потому что меня глубоко ранила выставляемая там на показ
враждебность по отношению к прошлому, связанному с социализмом и СССР.
И тут же, разумеется, в мягких тонах, сказала ему об этом.

-
О! Это все творят известные силы, которые не менее успешно создают
подобную видимость и у вас на Украине. А большинство людей вспоминает
социализм и времена Советского Союза, как жизнь в раю. Сейчас очень
плохо в Венгрии стало: жить тяжело и морально, и материально. Всё
как-то по собачьи...

Я дала ему наши плакаты, адрес сайта и сказала, что мы, будучи в Будапеште, пчтили память Лукача.

- Спасибо вам, товарищи, что не забыли, что не предали, что продолжаете делать свое дело. У нас многие предали...

- И у нас тоже...

-
Но людей не обманешь. Вот Вы спрашивали о музее Террора... Его создали,
организовали пышное открытие, прорекламировали, а люди туда как не
ходили, так и не ходят. Иностранным туристам показывают, а местные ведь
знают, как всё на самом деле было.

3. Венеция

Миновав ночью Альпы, утром следующего дня мы из окон автобуса увидели приближающуюся Венецию.

Город-сказка,
построенный в месте, где любое строительство кажется невозможным. Но,
наверное, люди во все времена рождаются лишь для того, чтоб "сказку
сделать былью". Только, к сожалению, не все могут сами об этом
догадаться, а говорить об их истинном предназначении во всеуслышание
начинают лишь при социализме.

Венеция
нас встретила солнечной ласковой погодой. На одном из катеров, которые
курсируют вдоль Центрального канала один за другим, мы добрались до Сан
Марко, и началось знакомство с городом... У каждого оно состоялось по
своему. Я расскажу о том, что было увидено и прочувствовано мной.

Площадь
Сан Марко - великий туристический перекресток. Здесь все и всё
существует для туристов: очень богатых, богатых и состоятельных. Для
бедных - магазины, как музеи, а музеи - недоступная роскошь. Вход в
Дворец Дожей - 12 Евро, в Собор Сан Марко - 8, в Патриарший Дворец -
аналогично. Снаружи памятниками истории можно любоваться всем без
ограничений. И действительно, любоваться есть чем.

Ажурная
романская готика похожа на огромные, осевшие на землю, перистые облака.
Воображение, опьяненное колоритом средневекового, прирастающего
торговлей, города, начинает гулять по разным эпохам прошлого, легко
перескакивая из одной в другую. Венеция, как и прежде, помимо
демонстрации за большие деньги произведений искусства, торгует масками,
маскарадными костюмами, зеркалами и знаменитым венецианским стеклом,
что помогает ей до сих пор чувствовать себя уверено на мировом рынке.
Разветвляющиеся узкие улочки, которые по мере отдаления от центра
становятся еще уже. Каналы, по которым плавно, будто нехотя, скользят
гондолы. В Средние века в воду сливали нечистоты, и от нее шло
нестерпимое зловоние. Но сейчас этот недостаток устранен. Среди пестрой
толпы туристов снует множество гондольеров, присматривающих себе
богатеньких клиентов. Дух Венеции двойственен, в нем органично
переплелись искусство и торговля, плодотворно сотрудничают Аполлон и
Гермес, которые, кстати, в свою эллинскую бытность недолюбливали друг
друга.

После
трех часов восторженного хождения захотелось присесть. А присесть
негде: улочки и мостики сменяют друг друга, но скамеек нет. Зато в
великом множестве есть комфортные столики недешевых кафе и дорогих
ресторанов. Устал? - Присаживайся. Заказывай. Самая дешевая пицца -
3,5-4 Евро, кофе - 2-3, сок - 2-4. Лучше в музей сходить! Или
приобрести альбом по искусству. Торговая сметка позволяет рассчитывать
и учитывать все до мелочей. Бесплатные скамейки - конкуренты платным
столикам и стуликам, потому их нет. Справедливости ради надо сказать,
что они в очень ограниченном количестве и определенном месте на
набережной Центрального канала есть. Но об этом я узнала позже от
товарищей. В поисках скамейки или хотя бы какого-то безхозного камня
пришлось свернуть с общепринятых туристических путей, отмеченных
магазинами, ресторанами и объектами культурного поклонения. Улицы
становились всё уже, дома - всё обшарпанней. И в один прекрасный миг я
поняла, что нахожусь в венецианских трущобах, там, где живут рядовые
венецианцы, те, кто изо дня в день обслуживает и развлекает толпы
капризных избалованных туристов. Между тесными неухоженными каналами на
высоте вторых и третьих этажей сушилось нижнее белье. Его обилие
создавало впечатление, что каналы берегут от пересыхания под
сварганенным на скорую руку из лохмотьев тентом. Непокрашенные
покосившиеся рамы окон и разъедаемые вековой плесенью с отпавшей уже
когда-то давно штукатуркой стены - всё говорило о царящей внутри этих
домов безысходности. Но зато множество надписей на итальянском и
английском говорило о единственно возможном из этой безысходности
выходе:

- "1-го Мая поддержим французских рабочих!"

- "У нас нет работы!"

- "Долой капитализм!"

Над надписями алели звезды и серпы с молотами.

Вечером
товарищи мне рассказали, что набрели на Венецианский горком Компартии и
были там тепло встречены. Им тоже в процессе прогулки довелось забрести
в трущобы... Но то были черные трущебы - там стены изрисованы
свастиками и человеконенавистническими призывами.

Но
вернемся в красные трущобы. В них, разумеется, не было ресторанов, но и
скамейки отсутствовали: туристы туда не забредают, а местным Чипполино
рассиживаться недосуг. Ноги гудели всё сильнее. По тесному лабиринту
улочек я начала перебираться, образно говоря, с заднего двора Италии к
ее парадному подъезду. Скамеек не было. А ведь в центр я возвращалась
совершенно иным путем! Вдруг зазвонил коллокол - это на какой-то
околоцентральной площади в действующем соборе начиналась месса. Меня
осенило: скамейки в храме! Кто не может себе позволить отдохнуть в
ресторане, расслабляется в церкви. Со времен возникновения религии об
этом предпочитают не говорить вслух, но всё обустраивают так, что люди
как бы сами по себе распределяются подобным образом. Как там у
Высоцкого? - "Но ни церковь, ни кабак - ничего не свято.

                           Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!"

Собор XV
столетия встретил меня картинами Перуджино и музыкой Баха, которая
звучала в перерывах между короткими молитвами на латыни, монотонно
произносимыми пастырем в белой сутане.

Чеканная
и властная латынь, слетая с человеческих уст, уносилась под купол
собора и, многократно усиливаясь благодаря резонансу, обрушивалась на
головы людей непреложным приказом свыше. Орган и эмоционально
насыщенные образы полотен одного из великих мастеров, выступающие из
полумрака церковных нефов, предельно обостряли восприятие иллюзии,
создаваемой резонансом. Многие верующие исступленно рыдали. А ведь
сейчас XXI век, и люди худо-бедно, но образованы! И я себе представила, какое воздействие богослужение производило на людей XV-XVI веков!
Ежедневно повторяющийся шквал эстетически безукоризненно оформленных
положительных эмоций, сваливался на человеческие головы откуда-то
из-под купола храма и доводил отупленных и задавленных реалиями
повседневной жизни верующих до безумия, до крайних форм фанатизма и
слепого подчинения воле церкви.

Дьявольская
изобретательность "пастырей Божьих" на много столетий предвосхитила
психологические открытия, на основании которых были разработаны широко
используемые ныне манипулятивные технологии.

Рассказывая
о венецианских впечатлениях, нельзя не коснуться темы гастарбайтеров, в
основном, наших соотечественников. На улицах Венеции  можно
часто услышать украинскую и русскую речь и встретить объявления о найме
на работу, написанные на русском языке. Их текст гласит: "Требуются
няни, сиделки, уборщицы, грузчики". В Италии уже сложилась украинская
диаспора, состоящая из гастарбайтеров. Товарищи наладили с многими
людьми из этой диаспоры контакты и, я думаю, осветят эту тему
подробнее. Мне остается коснуться лишь двух эпизодов, свидетелем и
участником которых пришлось быть.

Эпизод
первый. Я брела по одной из шумных улиц, предназначенных для праздно
шатающихся толп, и вдруг увидела посреди мостовой покрытую бронзовой
краской статую сидящего рабочего. На голове у него была строительная
каска и откинутый на лоб защитный щиток сварщика, в руках - отбойный
молоток, а перед ним - посудина для подаяний, выкрашенная в такой же
цвет. Статуя была абсолютно неподвижна и, на первый взгляд, ничем не
отличалась от любого другого изваяния. Я подумала: "Остроумно шельмы
подметили: всемирный рабочий просит подаяние у сытого мирового
туриста", - и сделала шаг, чтобы брести дальше. Но смутное ощущение
живых человеческих страданий, исходящих не от образа, передаваемого
скульптурой, а от нее самой, заставило меня обернуться и вглядеться в
ее лицо. Из-под густого слоя краски на меня жалобно смотрели голубые
человеческие глаза с красными, как у кролика, белками. У нас бронзовой
краской окрашивают только кресты на могилах, потому что ее состав
крайне ядовит. Попадая на кожу, она вызывает ее раздражение и
нестерпимый зуд. И остается только представить те мучения, которые
претерпевает этот человек ради куска хлеба, изо дня в день находясь на
мостовой в качестве статуи. Я подошла к нему и тихо спросила:

- Вы с Украины?

Статуя согласно мигнула веками своих слезящихся глаз.

- Вы каждый день здесь?

Веки статуи опять сказали мне "да".

- Держитесь.

Что
еще я могла ему сказать? Чем помочь? Он на работе. Он согласился на нее
сознательно, потому что здесь, на Украине, ему, видимо, было еще хуже.
Словом "держитесь" закончилась беседа, которую я приведу ниже. Им на
протяжении всей поездки заканчивался почти каждый разговор с нашими
европейскими и латиноамериканскими сторонниками. Иногда его говорила я,
иногда - мне. "Держитесь", - как на фронте...

Эпизод
второй. Когда я рассматривала изделия из венецианского стекла в одном
из недорогих магазинов, намереваясь сделать подарки близким, до меня
донесся отрывок разговора, который шел по русски:

- Будете в Чернигове, передавайте всем привет. Я Вам адрес написала, если не трудно, зайдите и передайте это моей маме и детям.

Я
оглянулась. От прилавка, пряча в сумку какой-то сверток, отходил
пожилой мужчина, вслед ему улыбалась девушка с бледным уставшим лицом и
печальными глазами. За ней, стоя у входа в подсобку, взглядом,
исполненным подозрения, наблюдал хозяин. Я обратилась к ней по-русски.
Хозяйское подозрение переросло в недовольство, и он начал резко что-то
говорить ей, предлагая заняться делом. Девушка неловко заулыбалась:

- Подождите минутку. Я сейчас...

- Переведите ему: я буду покупать и мне надо показать Вам, что именно.

Она перевела. Я знала, что эти слова действуют на лавочников всех времен и народов магически.

Хозяин сразу с каким-то неестественным подобострастием изогнулся,  наклонив голову в мою сторону, и начал заискивающе улыбаться:

- О, пожалуйста, сеньора, пожалуйста...

(В сторону девушки:

- Поди, помоги синьоре сделать покупку.)

Он
говорил по-итальянски, но психология мелких хозяйчиков везде одинакова,
потому было нетрудно понять о чем и в каких выражениях он говорит.
Продавщица вышла из-за прилавка и пошла за мной к витрине. Первый ее
вопрос:

- Вы тоже здесь, как все мы?..

- Нет. Проездом.

- Откуда?

- Из Киева.

- А я из Чернигова.

- Видите, почти соседи...

- Как там дома?

- Плохо. Капитализм крепчает. Цены растут. Народ беднеет. А нувориши пируют и жируют.

- Здесь то же самое.

- Об этом нетрудно догадаться.

- Поклонитесь Киеву от всех нас и передайте, кому сможете, тяжко здесь нашим. Очень тяжко. И унизительно.

Этот
лаконичный диалог происходил, пока девушка упаковывала мою покупку. Как
только был произведен расчет, хозяин снова уставился на нее взглядом
несытого вампира.

- Я бы очень хотела еще побеседовать с Вами, но... ( ее взгляд скользнул в сторону эксплуататора) ... мне нельзя.

И она виновато улыбнулась.

- Я передам всё, как Вы просили. Держитесь.

После
этого разговора я вдруг почувствовала. что меня перестали с прежней
силой восхищать чудеса туристической Венеции, тем более, что те музеи,
которые были мне по карману, я посетила в первой половине дня.
Оставалось лишь вернуться на место сбора нашей группы и с полчаса
изучать панораму той части города, которая раскинулась на
противоположном берегу Центрального канала и казалась мерно
покачивающейся на его бирюзовых водах.

4. Флоренция.

Стоянки
туристических автобусов в городах Италии, как, впрочем, и в других
странах Евросоюза безумно дороги (от 80 до 150 Евро за 12 дневных
часов). Поэтому во Флоренции, как и в Венеции, мы быстро покинули
салон, предварительно договорившись с водителями о том, в котором часу
и куда они подъедут, чтобы забрать нас.

Флоренция
такой же средневековый город, как и Венеция. Различие в том, что она
пропитана сконцентрированным там целостным и могучим духом Эпохи
Возрождения. Похоже он облюбовал этот город заранее, чтобы именно в нем
погрузиться на неопределенное время после стольких лет активной жизни в
глубокий анабиоз. Он не бодрствует, но едва заметно дышит. И это, едва
заметное, дыхание делает неуместным шум, производимый современно
одетыми стаями туристов, машинами и мотоциклами (которых здесь
почему-то великое множество). Вся техническая, видовая и звуковая
мишура цивилизации воспринимается в этом городе как некое, раздражающее
нервы, чужеродное явление, мешая вслушиваться в Дыхание ныне спящей
великой Эпохи и проникаться им.

В
галлерее Уффици и на прилегающей к ней площади рядом с творениями
Микеланджелло все люди, и мы в том числе, кажутся какими-то
недоразумениями природы. Смотришь на изваяния творцов Возрождения, на
гигантские по вложенному и отображенному в них духу скульптуры и
думаешь: " Вот это ЛЮДИ! А мы-то, собственно, кто? И какими такими
делами можем похвастаться перед Ними, чтобы дотянуться хотя бы до
нижней грани постамента, сложенного Им их Творениями?

Во
Флоренции мне довелось пережить два потрясения. Первое - от увиденного,
а второе - от неувиденного. С одной стороны, нельзя объять необъятное,
а с другой - всегда хочется это сделать. Нам не повезло - мы попали во
Флоренцию в понедельник. Почти во всех музеях был выходной день. Очень
трудно выразить в словах чувства, которые испытываешь, когда стоишь
перед закрытыми дверьми картинной галлереи, понимая, что ты здесь
будешь находиться всего один неполный день, и зная, что там, за этими
дверями, полотна Ботичелли, Джотто, Рафаэля... Это непереводимое на
человеческий язык состояние невосполнимой утраты чего-то очень важного
и значительного, без которого невозможно ощутить полноту жизни.
Внутренняя суть Флоренции от нас ускользнула. Город одарил нас
загадочной улыбкой Возрождения и скрылся из вида. Подобные чувства,
наверное, испытывал Данте, когда по флорентийской мостовой мимо него,
как недостижимое счастье, проплывала Беатриче, исчезая в узеньком
переулке, ведущем к дому; и - Петрарка, когда, едва взглянув на него,
таяла в полумраке собора Лаура.

На этом рассказ о Флоренции можно было бы закончить, если бы не два происшествия, о которых необходимо рассказать.

Я
почему-то всегда была уверена, что Джордано Бруно сожгли во Флоренции
17 февраля 1600 года на площади Цветов. Естественно, очутившись возле
собора Святой Марии с цветком, я заразила всех желанием возложить
великому ученому и мыслителю цветы на месте его казни. На карте площадь
Цветов обозначена не была. Но все подумали, что раз собор Святой Марии
с ЦВЕТКОМ, то и площадь где-то рядом. Мы опросили множество местных
жителей. Мы спрашивали и на английском, и на испанском, и на ломаном
испано-итальянском: "Где место казни Джордано Бруно?" Но на наш вопрос
неизменно отвечали вопросом: "А кто такой Джордано Бруно?"

И
лишь работник музея Академии, которого мы с полчаса тщетно упрашивали
пустить нас в музей, сказал, что Бруно сожгли таки на площади Цветов в
указанный день и год, только в Риме. Но дело не в том, что я перепутала
города. Рим и Флоренция находятся в одной стране и говорят на одном
языке. К тому же деятельность ученого была связана с многими городами,
в том числе и с Флоренцией. Следовательно, нетрудно предположить, что в
Риме сейчас об этом человеке знает примерно такое же количество людей,
как и во Флоренции.

В
случае с Джордано Бруно подобное незнание можно объяснить деятельностью
католической церкви, которая в течение нескольких столетий вытравливала
из сознания людей память о нем. Бруно до сих пор остается единственным,
кому католическая церковь, даже спустя почти полтысячелетия, так и не
соизволила принести свои извинения.

Мыслитель-материалист
и при жизни не нуждался в каких бы то ни было извинениях со стороны
церкви, а теперь они вообще нелепы и звучали бы по отношению к нему
даже как-то кощунственно. Но ведь память нужна не мертвым, она нужна
живым.

И
второе происшествие. Потрясенная всем увиденным, а еще больше
неувиденным, я вернулась к месту сбора чуть раньше. К счастью, во
флорентийских скверах скамеек хватает. Вдруг со мной заговорил случайно
проходивший мимо итальянец:

- Вы говорите на английском?

- Нет. Немного на испанском.

- О! Не на английском, а на испанском! Прекрасно! Наконец я выскажу все, что думаю!

И он начал с чисто итальянской экспрессией, бурно жестикулируя, говорить на ломаном испанском:

-
Испания - это хорошо, и Латинская Америка - тоже, и все страны
прекрасны, только Соединенные Штаты - это очень плохо. Это война. Это
бомбы, которые валятся на головы беззащитных людей. Это наглые солдаты,
которые хотят - он сделал характерный, будто растирающий что-то по
асфальту, жест ногой - весь мир, чтоб везде были только они.

Поскольку
к государству США (не путать с рядовыми американцами) я отношусь так
же, как этот человек, я стала в такой же экспрессивной манере с ним
соглашаться. Мой испанский был не лучше его, поэтому он сразу спросил:

- Вы откуда?

- Я русская.

- О! Из Москвы? Из Москвы!?!

И он начал радостно трясти мои руки.

- Нет. Из Киева. С Украины. Раньше был Советский Союз, и мы были вместе.

-
Я знаю. Я помню. Я был в Советском Союзе. Это была лучшая страна - она
спасала весь мир, она помогала людям. А Штаты хотят всех - и он стал
жестами иммитировать пожирание кем-то чего-то. Я их ненавижу.

Недалеко от  места нашего сверхэмоционального разговора уже собрались товарищи. Я извинилась и сказала, что мне надо идти.

-
Счастья Вам. Передайте всем, кому можете, там, в Киеве, в Москве: здесь
помнят Советский Союз как лучшую страну, здесь не любят Штаты, здесь
очень много таких, как я.

Исполняю его поручение.

5. Пиза

Мы
выехали из Флоренции в четыре часа пополудни и в начале шестого уже
были в Пизе. Но, очевидно, этот город целесообразнее было посетить до
Флоренции, потому что перенасыщенные флорентийскими впечатлениями мы
уже не могли воспринимать его должным образом. Тем более, что здесь мы
опять столкнулись с успевшим набить оскомину негласным правилом всех
капиталистических стран: без денег вход воспрещен. Цены на посещение
неувиденных нами музеев во Флоренции колебались в пределах 10 Евро. И
когда мы узнали, что право взойти наверх по винтовому подъему пизанской
башни стоит 15, это показалось неслыханной наглостью и ценовым
беспределом. Вообще следует отметить, что осмотр Пизанского
культурно-исторического комплекса баснословно дорог даже по европейским
меркам. Вход в оба готических собора, которые находятся рядом с башней,
стоит соответственно 5 и 10 Евро.

Места
паломничества туристов - единственные уголки, где в Италии процветает
лоточная торговля. Сувениры, открытки и другие памятные предметы
раскупаются туристами "на ура". Но в Пизе почему-то и сувениры дороже,
чем везде. Засунув руки в карманы, выпотрошенные в Венеции и Флоренции,
мы глазели на знаменитую Пизанскую башню со стороны, и почему-то у всех
на языке крутился анекдот про Бен Ладена:

"Бен Ладен внимательно осматривает башню в Пизе и резюмирует:

- Дилетанты." 

 Короче говоря, Пизу надо посещать до Флоренции.

6. Милан

Следующее
утро мы встретили уже в Милане. Город будто замер, запутавшись в
полупрозрачных, но, тем не менее, довольно прочных сетях прохладного
дождя. Автобус остановился возле старинной миланской крепости
Сфорцеско. Буквально в 10 минутах ходьбы от нее находится Дуомская
площадь с возвышающимся на ней, третьим по величине в мире, Дуомским
собором. По правую руку от собора расположен вход в галлерею
Витторио-Эмануэле, пройдя по которой попадаешь к памятнику Леонардо да
Винчи и знаменитому театру Ла Скала.

Где-то
за Аркой Мира, воздвигнутой по желанию Наполеона Бонопарта - площадь
Гарибальди, на которой собираются украинские гастарбайтеры. По мере
приближения к площади всё чаще попадаются объявления на русском языке,
текст которых аналогичен венецианским.

Дождь
не располагал к прогулкам, но время, отведенное нам на осмотр Милана,
было предельно сжато, и потому никто не пожелал его терять.

Если
Венеция и Флоренция - города, в той или иной форме сохранившие облик и
дух Средневековья, то Милан - город победившего капитализма, один из
его деловых и промышленных центров. Памятники старины - соборы и дворцы
- разрознены и растворены среди закрывающих и затеняющих готические
кружева зданий второй половины XIX
столетия. На улицах царит деловая атмосфера: все куда-то спешат,
озабоченные своими проблемами, и никому ни до кого нет дела. На
Дуомской площади, в сердце Милана, причудливо переплелись три потока:
деловые люди, туристы и те, кто приехал сюда скупиться. Туристам
непостижимым образом передается внутренний настрой миланцев, и они, с
самым, что ни на есть, деловым видом, будто прицениваясь, осматривают
со всех сторон художественные сокровища Дуомского собора. Галлерея
Витторио-Эмануэле, которая в эпоху раннего модерна несомненно являлась
чудом, демонстрирующим новые технические возможности зодчества, сейчас
- один из крупнейших торговых центров города и рассчитана на
состоятельных покупателей. Пол и стены в центре галлереи украшены
великолепной мозаикой. Под высокохудожественным изображением
ветхозаветной сцены, на которой черный раб подносит и кладет к ногам
египетского фараона снопы обильного урожая, расположен Макдональдс. Что
ж! Символично.

Один
из просторных коридоров галлереи выводит на площадь Ла Скала к
памятнику Леонардо да Винчи. У памятника ни одного цветочка, хотя в
городе собрана богатейшая коллекция его картин (в том числе "Тайная
вечеря") и технических изобретений, а на улицах полно бигбордов,
рекламирующих музеи, где находятся эти произведения.

Деловым
людям не до сантиментов. Дух капитализма убивает память о великих
героях и мыслителях прошлого, даже если внешне ради собственной выгоды
пытается ее сохранить.

Завершить рассказ о Милане мне бы хотелось описанием сцены, увиденной на Дуомской площади.

Слева
от собора, где концентрировался и самораспределялся, исчезая в той или
иной городской артерии, поток деловых людей, на пятачке, отсеченном от
площади трамвайными путями, на коленях стоял светловолосый рослый
парень с протянутой чуть ли не навытяжку рукой. Рядом с ним валялся его
рюкзак. Одет он был современно, но не вызывающе: джинсы, тенниска и
ветровка. Но больше всего поражали его глаза: огромные, полные глухого
безысходного отчаяния, со взглядом, устремленным в пространство. В них
предельно ясно просматривалась грань, за которой обычно следует суицид.
Мне было нечего ему подать и оставалось лишь с болью в сердце видеть,
как мимо этой драмы безразлично снуют холеные менеджеры и самодовольные
служащие из разных буржуазных контор.

7. Верона

Мы прибыли в Верону около шести часов вечера, и нам на осмотр города было дано всего два часа.

Верона - маленький средневековый городок, в котором есть несколько мест, хранящих память о временах Древнего Рима.

Развалины
римского цирка, построенного по типу Колизея... Когда-то сюда движимые
жаждой зрелищ стекались веронцы, чтобы развеять скуку, наблюдая за
дерущимися насмерть гладиаторами или пожираемыми голодными львами
первыми христианами. Сейчас здесь, судя по сложенным вокруг цирка
штабелями, аляповато раскрашенным и несоответствующим исторической
действительности  

изображаемого периода элементам декораций, идут съемки какой-то очередной голливудской пошлости. Доступ к развалинам закрыт.

Мы углубляемся в средневековые улочки и бредем по выложенной морскими камнями, наверное, еще в XV веке мостовой в поисках дома Джульетты.

Ведь
это та самая Верона, где когда-то враждовали Монтеки и Капулетти, где
двое влюбленных предпочли смерть разлуке... Та самая, воспетая
Шекспиром в повести, "печальнее которой нет на свете". Настроение
возвышенно-приподнятое. И вот, наконец, та улица и вход в тот двор, где
когда-то Ромео и Джульетта объяснялись друг другу в любви...

Заходим.
Стены испещрены какими-то надписями и граффити, свидетельствующими об
одичании современников. Во дворе одиноко стоит, отлитая из бронзы,
статуя прекрасной средневековой девушки. А вокруг нее, словно старые
козлы, скачут лысые обрюзшие туристы в шортах, по очереди облапывая
статую, в то время как другие запечатлевают это действо на пленку.
Потом они меняются местами. Происходящее выглядело, как виртуальное
групповое изнасилование. Беззащитная статуя никому из этих, с
позволения сказать, мужчин не могла расцарапать морду или влепить
пощечину. Ей, по чьей-то злой прихоти разлученной с возлюбленным даже в
посмертном существовании, было неоткуда ждать помощи. Я смотрела на
бронзовую Джульетту, и слезы лились из глаз. Ведь если бы рядом с ней
стояло изваяние Ромео, все эти похабные выходки потеряли бы смысл!
Присутствие Ромео раз и навсегда сделало бы невозможным постановку
таких кадров, как: "Я и Джулька", "Я и ее имел", "Ромео свободен",
"Ромео занят" и т.д.

Было
видно, что от творимого вокруг Джульетты безобразия коробит почти всех
товарищей. Вдруг один из них подошел к статуе, стал на одно колено и
поцеловал ей руку. А другой в сердцах сказал:

- Вот единственно достойный ее поступок.

Это действительно был единственный достойный поступок. Мы повернулись и побрели прочь.

В
Вероне дух Средневековья не просто мумифицирован или погружен в
анабиоз, он жив. Люди, машины и другие атрибуты современности кажутся
на улицах Вероны какими-то диковинными пришельцами. Так и хочется,
завидя их, крикнуть: "Демоны!.." Дома боязливо жмутся друг к другу, как
бы опасаясь какого-то неожиданного бедствия, как бы ища друг у друга
поддержки. Наверное, единственное, что изменилось в городе с тех
времен, это то, что на улицы из окон не выливают помои, и в центре
отсутствует лобное место.

Со
старейшего Веронского моста открывается великолепный вид: вершину холма
на противоположном берегу реки венчает древняя крепость, которая,
мнится, до сих пор готова к осаде.

У подножья холма идут раскопки римского театра. Там же расположен музей археологии.

На
обратном пути мы наткнулись на мемориальную доску, текст которой
сообщал, что на этом месте в таком-то году Меркуцио на дуэли убил
Тибальда. Обойдя большую часть старого города, мы так и не нашли
никаких упоминаний о Ромео, будто его и вовсе не было.

Через полчаса автобус уже вез нас в Вену на Встречу народов Латинской Америки и Европы. Мы покидали Италию вечером  9
Мая. День Победы нельзя было не отметить. Мы включили запись
торжественной речи Сталина, произнесенной им по этому поводу, а потом
до глубокой ночи пели песни военных лет.

Вообще надо сказать, что наша группа напоминала маленький передвижной островок социализма, его молекулу, стремящуюся найти в застывшем веществе капиталистической Европы элементы, способные вступать в химическую реакцию, т.е. бороться за лучший мир.

8. Вена

День первый.

В
10 утра автобус нас подвез к зданию Конгресс Хаус, где проходили
основные мероприятия в первый день Встречи. Каждому из нас был поручен
определенный участок работы. Я с двумя товарищами распространяла нашу
литературу, футболки с логотипами сайта и собирала подписи под письмом
в защиту Пяти Кубинских Героев. С одной стороны, будучи привязана к
одному месту, я не могла принимать участие в официальных мероприятиях.
Но, с другой - в меру знания языка - получила возможность неформального
общения с людьми, интересующимися нашим стендом.

В первый день было довольно много хаоса и неразберихи. И это неудивительно. Люди прибывали на Встречу в течение всего дня.

Не
скажу, что наш стенд был лучшим, но, как говорится, в грязь лицом не
ударял. Одно можно сказать твердо: он был самым левым, но не в смысле
леваческим, а в смысле марксистским. Революция не как безумная авантюра
одиночек, а как осознанная необходимость и закономерность исторического
развития, как живое творчество масс.

Но, к сожалению, как выяснилось из общения, на встрече было очень немного марксистов.

Основная
масса участников и гостей Встречи являлась выразителем типичной
социал-демократической позиции: "Латинской Америке необходимо помагать.
Для этого надо принимать хорошие, социально направленные, законы и
выделять деньги под их реализацию. Ведь и в Европе много бедных, о них
надо тоже заботиться. пособия увеличивать. Но революционное насилие -
это ужасно, это - ой и ай - нехорошо. Христианский взгляд на мир -
самый верный. Надо,  чтоб все любили друг
друга и, наконец, между волками и овцами воцарился мир". Людей, которым
вся, окружающая их, жизнь не смогла доказать, что это в принципе
невозможно, переубеждать бессмысленно. Зато они всегда охотно дают
подписи в Защиту. В нашем случае речь шла о защите Пяти Кубинских
Героев.

Изредка
встречались ненавистники социализма и Советского Союза. Два чеха,
например, увидев плакат и футболку с изображением Ленина, поделились
друг с другом на русском языке (чтоб нам было понятно) впечатлениями о
них и о нас:

- Это провокация! Провокация! Когда они уже успокоятся?! Пошли отсюда.

Я вдогонку им ответила:

- Никогда не успокоимся.

На том и разошлись.

И
еще был один, то ли немец, то ли скандинав, который тыкал пальцем в
портреты Ленина и Сталина на обложке книги Ильенкова "Об идолах и
идеалах", говоря:

- Эта ше упийцы! Как фы мошете их реклмирофать?

Ответ:

- Чьи убийцы? Зачинщиков Первой и Второй мировых войн???

Он долго качал головой и отошел. Больше ярых противников, во всяком случае при мне, к нашему столу не подходило.

Теперь об активных сторонниках. Их было немного по сравнению с основной массой участников Встречи, но - подавляющее большинство по сравнению с количеством ярых противников. Приведу высказывания некоторых из них.

Мексиканец лет 35-ти. Знает русский.

- Я
учился в Советском Союзе и очень благодарен этой стране. Я бывал во
многих странах, но так человечно, как там, люди нигде не жили и по сей
день не живут. Желаю вам победы.

Итальянка средних лет. Объясняемся на причудливом англо-испано-итальянском.

- О! Че Гевара - это
великий герой. Он хотел сделать мир лучше. Кубинцы спасли жизнь моему
сыну, вылечили его. Здесь, в Европе, этим никто не хотел заниматься.
Штаты хотят разрушить Кубу, а она не сдается. Вся Латинская Америка
борется против Штатов, а я за всех, кто против этой страны.

Англичанин очень интеллегентной наружности:

- Дайте мне, пожалуйста, чистый подписной лист. Я хочу вам помочь собирать подписи и раскрывать людям правду.

Мы дали. Вечером принес. Лист на 2/3 был заполнен.

Молодая колумбийка:

-
Мы в Колумбии тоже боремся за освобождение. Мы хотим быть с Кубой, с
Венесуэлой, с Боливией, а не с империалистами. Че Гевара - это наше
знамя, но о Ленине мы тоже знаем.

Попросила побольше плакатов с изображениями того и другого для распространения среди своих.

Немец, видимо, из бывшей ГДР. Владеет английским и чуть-чуть говорит по-русски. Просматривая английскую версию "Против течения":

-
Вы - молодцы, что занимаетесь теорией. Без теории нельзя победить. Это
наш Маркс сказал, а ваш Ленин доказал. Я стараюсь прорабатывать статьи
всех авторов, которые занимаются теорией, но сейчас здесь, на Западе,
на мой взгляд, нет хороших теоретиков. Статьи ваших авторов мне не
попадались. Ознакомлюсь.

Мной
приведены лишь самые яркие фрагменты из бесед. На самом деле наших
сторонников было намного больше. Некоторые из них не заводили
разговоров, а просто приобретали литературу, жали руку и говорили:
"Держитесь" или "Спасибо", понимаемые на любом языке. Некоторые,
наоборот, разговаривали и не приобретали. Но все они с радостью брали
наш электронный адрес и другие координаты.

В
середине дня узнали, что группа кубинских и австрийских товарищей
организует пикет протеста под зданием Комитета за освобождение Кубы,
возглавляемого Кондолизой Райз. Если комитет за освобождение
возглавляется данной особой, то понятно и от ЧЕГО освобождение, и для
КОГО свобода. Товарищи попросили нашей поддержки. Все тут же с радостью
согласились. И прихватив с собой красные знамена с изображениями Че
Гевары, поехали на акцию. Я осталась распространять литературу. Часа
через два товарищи вернулись в радостно-взбудораженном настроении.
Акция получилась яркой и с остринкой. В ходе выражения протеста
произошел инциндент с полицией, и в результате у одного из наших
товарищей забрали документы. Хорошо, что все хорошо окончилось, и
документы потом вернули.

Но
самое интересное случилось на следующий день, когда одна из самых
серьезных и ответственных венских газет "Дер Стандарт" на первой полосе
поместила фотографию акции с подписью: "В Вене начала резко нарастать
напряженность".

Так
прошел первый день. Мы разделились на несколько групп, и каждая поехала
устраиваться на ночлег по выбранному адресу. После шестидневного
путешествия в автобусе и дня работы на Встрече все нуждались в отдыхе и
мечтали о душе и нормальной кровати. Но удача группы, в которой
находилась я, заключалась в том, что ее выбор в смысле душа и кровати
оказался неудачен. Мы попали в сквот. Что это такое в нашей стране
знают пока немногие, да и то понаслышке. Большинство же людей даже
слова такого не слышало.

Итак, что такое сквот?

Сквот
- это заброшенный, нуждающийся в капитальном ремонте дом, который
захватывают бездомные, безработные, неплатежеспособные студенты и
выброшенные по каким-либо иным причинам на обочину буржуазного общества
люди, в основном, молодые и живут там. По европейским законам выгнать
их оттуда можно лишь по решению суда. Иск муниципалитета проходит все
инстанции буржуазной бюрократии примерно за два года. Потом у жильцов
дома начинаются бои с полицией, в результате которых их с треском
выгоняют из дома. На это моментально реагируют жильцы не только всех
местных сквотов, но и сквотчане из других европейских стран. Повсюду
начинаются безумные акции протеста. А поскольку бездомных и людей,
относящихся к другим социально обездоленным категориям, в Европе очень
много, как это ни стараются скрыть, и все они выучены капитализмом
борьбе за свои права, то в акциях участвует не 50 человек, а пару сотен
тысяч. Они бродят маршами из страны в страну с требованием вернуть
людям крышу над головой. И, наконец, при массовой поддержке изгнанные
жильцы опять захватывают свое жилье. Потом все начинается сначала.

Сквоты
- это изнанка с виду благообразненькой и сытенькой бюргерской Европы.
Говорят, что последнее время полиция в отношении сквотов ведет себя
тихо, а суды по выселению искусственно затягивают на еще более долгие
сроки. И это неудивительно. Легче поступиться аварийными зданиями, чем
провоцировать резкое нарастание напряженности, которого, как было
показано выше, бюргеры боятся больше, чем черти ладана.

Дом,
в котором находится сквот, обрисован вызывающими граффити и обклеен
какими-то объявлениями. На первом этаже здания сквотчане оборудовали
для себя бар со зловеще фантасмогорическим дизайном: мрачные краски,
какие-то торчащие отовсюду, когти, металлические решетки, цепи и
безобразные морды ужастиков на стенах. Везде бронированные тяжелые
двери, как в какой-нибудь старой крепости. Вход в здание, вход на
каждый лестничный пролет - грохочущая, ничем непокрытая броня. Сами
лестницы, широкие и неухоженные, устланы то ли слоем истертой в пыль
осыпавшейся штукатурки, то ли песка, заносимого жильцами на обуви.
Стены исчерканы надписями и граффити разного, иногда противоположного
по смыслу, содержания: от антифашистских и антибуржуазных до
пропагандирующих извращенные сексуальные отношения и наркотики. В
оконные проемы по горизонтали вмонтированы железные трубы на расстоянии
10 см друг от друга. На втором этаже приютилась сербская библиотека.
Самый укрепленный пролет между вторым и третьим. Помимо бронированной
двери, со стороны третьего этажа к потолку на тросе прикреплена еще
одна, более массивная, дверь. В случае необходимости она опускается,
как ворота феодального замка.

Наконец,
мы на четвертом этаже, там, где нам сквотчане выделили комнату. Открыть
без особых усилий дверь, отделяющую внутренние помещения от лестничной
клетки, может лишь сильная мужская рука. Женщины лишь приоткрывают ее и
проскальзывают в щелочку, причем дверь закрывается по мере их
проскальзывания, как бы пропихивая внутрь. Мы попадаем в огромную
комнату с потрескавшимися стенами, которая одновременно является
прихожей, кухней, гостинной и кабинетом. Внутренняя стена усыпана
дверьми такими же бронированными, как на лестничной клетке, или, на
худой конец, оббитыми листовым железом - это входы в комнаты обитателей
сквота. Каждый вход обрисован надписями и обклеен плакатами,
демонстрирующими жизненное кредо тех, кто за ним скрывается. Например,
на дверях одной из комнат наклено изображение Веселого Роджера (череп с
костями). Там, как мы узнали позже, живут молодые анархисты. Дверь
рядом обклеена феминистическими плакатами типа: "Когда нет означает
НЕТ". Там живут две студентки, не имеющие средств платить за жилье. В
одном из простенков оборудовано что-то вроде доски объявлений, на
которой висит график дежурств по уборке общих помещений, и каждый
вешает все, что хочет, если хочет. При входе в комнату расположены:
рукомойник образца 50-х годов, полуразваленная плита, холодильник, бак
для отходов и какой-то дряхлый буфет. Но все эти предметы кажутся
настолько мелкими в столь объемном помещении, что можно пройти мимо них
и не заметить. Под окнами - два огромных стола: один низкий и широкий,
по его периметру стоят старые диваны и стулья, а второй - узкий,
длинный и высокий. За первым обычно пьют кофе, курят, беседуют и
занимаются своими делами, если таковые имеются. За вторым -
перекусывают.

Наша
комната представляла из себя почти пустое, покрывшееся толстым слоем
пыли помещение с умывальником, от смесителя которого отпадали
краны, древним покосившимся шкафом и внушительными, привинченными к
стенам дощатыми полатями, на которые вела грубо, но на вид основательно
сработанная лестница. Однако те, кто расстелил свои спальные мешки на
полу, лечь под этими полатями не решились, потому что всех беспокоила
одна и та же мысль: "Конструкция, конечно, хорошая, только вдруг она
рухнет..."

Сквотчане
нам показали, где душ, и мы решили принимать его по очереди. Душевая
располагается на лестничной клетке, и первая ее прелесть заключается в
том, что она не запирается изнутри. В душевой две кабины и самодельно
прикрученный нагреватель воды. Вторая прелесть - войдя в душевую можно
спокойно созерцать, как моются в кабинах, а, моясь в одной кабине,
невозможно не видеть, как это делают во второй. Никакаких условных
перекрытий, типа непрозрачных клеенок между ними нет. И, наконец,
третья, самая милая, прелесть. В одной кабинке смеситель с душем, но
туда почему-то не доходит горячая вода. А во второй - горячая вода без
ограничений, но от смесителя отломано все, кроме красного и синего
кранов, и вода, вытекая из отверстия между ними, стекает в поддон почти
по стене. Каждый из нас, заходя в душевую, неизбежно становился перед
выбором: либо изловчиться, изогнуться и таки вымыться горячей водой,
либо принять бесхитростный ледяной душ.

Необходимо
также упомянуть и об электрике, потому что все, связанное с ней, тоже
находится в аварийном, а значит, опасном, состоянии. Самодельно
сварганенная проводка, в определенных местах которой болтаются
выключатели, либо подвязанные к источнику питания какими-то
проволочками, либо висящие на проводках, схваченных изолентой.

После
беглого описания условий жизни в сквоте необходимо, хоть в общих
чертах, набросать образы некоторых из его обитателей, предварительно
подчеркнув, что для нас пока сквот был только
временным пристанищем и потому дразнил воображение своей
эксцентричностью. А ведь некоторые из его жильцов будут вынуждены там
жить всю жизнь! Это лишь на первый взгляд кажется, что благопристойные
европейские чиновники пытаются перекрыть вход туда, на самом деле
система, построенная на частной собственности, перекрывает выход оттуда.

Итак, обитатели сквота.

Высокий,
худой парень. Мечтает стать водопроводчиком и по вечерам изучает
какие-то водопроводные схемы. Волосы в меру длинные, природного цвета.
Пирсинг умеренный. На общение идет охотно. По отношению к нам настроен
очень благожелательно. В первый же день нашего пребывания в сквоте
по-дружески сообщил, что марихуану мы, если хотим, можем приобрести на
втором этаже. Сказано это было таким тоном, каким у нас обычно говорят:
"Чай вон там - в коробочке".

Анархисты,
входа в комнату которых я уже касалась. Первый - молодой парень лет 17
- 18. Лицо, будто оспой, испещрено пирсингом. Большая часть головы
выбрита. Волосы - лишь надо лбом - заплетены в тугие, торчащие из-под
блайзера, как антенны, негритянские косички, каждая из которых
выкрашена в свой цвет (малиновый, синий, желтый. зеленый и т.д.). У
второго голова побрита наголо полностью, а на лбу красуется татуировка.
Какая не разглядела - было неудобно. Оба попали в сквот на почве
конфликта с родителями. На общение с нами шли не очень охотно.

Девочки-студентки.
Волосы покрашены в клочья разных цветов. В носу у одной - кольцо, как у
быка, свисающее до губ. Меня все мучал вопрос: как она ест? У второй на
бровях и щеках обильный пирсинг. У обеих руки расписаны какими-то
узорами. Но учатся в меру старательно. По вечерам обычно видела их с
конспектами. По отношению к нам вели себя дружественно.

Двое
панков, к которым по вечерам часто приходили друзья с нижних этажей.
Внешний вид - крайне экзотичен. У всех на головах вздымаются крутые
гребни ирокезов всевозможных форм и цветов. Пирсингом усыпаны так, чтоб
никому не показалось мало. Тела покрыты загадочными татуировками. Руки
в кольцах и браслетах. Одежду их запомнить было невозможно, но в
комплексе она представляла пестрые, очень живописные лохмотья со
свисающими в промежутках между ними цепями. По-моему, все они
безработные, но не уверена. Общения с нами старались избегать.
Наверное, в их глазах мы выглядели клиентами "желтого дома": ни тебе
ирокезов, ни антеннообразных косичек, ни татуировок, ни свисающих
цепей, ни пирсинга... Ну, хоть бы самая, что ни на есть, завалящая
серьга в ухе! - Так ведь и той нет!

Правда,
один из них после просмотра акции, о которой я писала выше, по
телевизору сказал кому-то из наших в трансформации на русский сленг
примерно следующее:

- Вы крутой тусняк вчера на улице замутили. Молодцы! Меня прикололо.

На
этом краткое описание сквота и его обитателей можно было бы закончить,
если бы не спор, который возник у нас по вопросу: сквот - это коммуна
или нет?

Многие
увидели в сквоте коммуну. И когда я сказала, что коммунизм и красота -
синонимы, и что при коммунизме не будет подобных условий, меня с
запальчивостью предложили по первому же требованию перевезти в
комфортные буржуазные условия. Однако переезжать из одних буржуазных
условий в другие нужды не было, потому что за годы капитализма мне не
раз доводилось бывать в условиях, по сравнению с которыми эти казались
вершиной комфорта.

Уже
сам факт наличия разных условий говорит о том, что на дворе отнюдь не
коммунизм. При коммунизме никто не будет жить в аварийных домах за
семью железными дверями средневекового образца. И наличие ванн в
жилищах будет нормой жизни, хотя форма, цвет и дизайн их несомненно
будут различны. Сквоты существуют потому, что у кого-то по пять вилл.
Если общество предоставляет кому-то условия повышенной комфортности, то
оно неизбежно обрекает кого-то на жизнь в условиях крайнего дискомфорта.

Но помимо условий существует еще и внутреннее качество жизни.

Коммуна,
на мой взгляд, в первую очередь предполагает две вещи: с одной стороны,
наличие общего дела, которое делается коллективно во имя достижения
единой для всех цели, а с другой - невмешательство в частную жизнь
каждого отдельного сотрудника при неизменном соблюдении каждым в
отношении всех и всеми в отношении каждого принципов поддержки и
взаимопомощи.

Наблюдая
жизнь в сквоте, я поражалась их умению не мешать друг другу жить, не
совать свой нос в дела, которые их не касаются, и не быть добровольными
контролерами чьей-то личной жизни. И в связи с этими наблюдениями
почему-то особо остро вспомнился тот негатив, который существовал в
советские времена на уровне человеческих отношений. Мы, находясь в
коллективе, с удивительной изобретательностью мешали друг другу жить, и
это поощрялось сверху. Жены бегали в партком жаловаться на своих мужей,
над теми устраивали товарищеские суды, и всем миром рылись в их нижнем
белье. Случалось и наоборот. Пенсионеры наблюдали: кто, к кому и имеет
ли право? А потом докладывали часто в предельно искаженной форме женам
о мужьях, мужьям о женах, родителям о детях и детям о родителях. Людей
по решению парткома обязывали жить вместе или наоборот. Так было не со
всеми и не везде. Но такая тенденция имела место, была довольно сильна
и безобразна. Нам не хватало всех этих умений, присущих воспитанникам
капитализма. Но им не хватает большего - умения сообща делать общее
дело и стремиться к единой цели. Для того, чтоб смочь преобразовать
буржуазные условия в социалистические, это умение важнее. Для создания
психологически комфортной атмосферы в коллективе, а следовательно, и
повышения КПД его работы, разумеется. важнее те.

В
один из вечеров все обитатели сквота собрались за общим столом, но
каждый был занят собой и ему до других не было никакого дела. Будущий
водопроводчик изучал свои схемы, студентки читали конспекты, панки
клеели какие-то бумажные гирлянды для украшения бара, двое беседовали
за чашкой кофе о личном, а один с отстраненным видом сидел и перебирал
четки. Они находились вместе, но каждый был сам по себе, их занятия не
были связаны между собой незримой нитью единой цели. Цель у каждого
была своя, причем достаточно мелкобуржуазная по сути. На лицах у всех
лежала печать неизлечимого одиночества. Собравшихся за столом
объединяла лишь одинаковость разъединяющей их скорлупы безразличия ко
всему, что "не Я" и зацикленности на всем, что "мое". Думается, именно
эту одинаковость они пытаются скрыть за эксцентричным разнообразием
внешних проявлений. У них одна крыша над головой, и они обзавелись
утварью для общественного пользования, но, даже будучи вместе, они
находятся порознь. У коллективистов обычно все наоборот: они могут быть
на разных концах планеты и при этом вместе делать одно дело, для
достижения общей цели. Полноценная коммуна может быть создана только
всесторонне развитыми коллективистами. Наш Советский Союз - пример
неполной коммуны, которую коллективно в едином порыве построили люди, в
большинстве своем, обремененные патриархально-феодальными пережитками,
в крайне неблагоприятных условиях и враждебном окружении.

А
сквот - это чисто буржуазное общежитие, созданное от безысходности
людьми с мелкобуржуазным типом сознания, по каким-то причинам не
вписавшимся в буржуазную систему и потому стихийно, по буржуазному,
протестующим против нее.

День второй.

Рано
утром мы поехали в Конгресс Хаус, чтобы подготовить свой стенд к новому
рабчему дню. Здесь уместно будет сказать пару слов о  венском
метро. Оно очень похоже на метро в Будапеште - однотипные станции,
выложенные пластиковой вагонкой и увешанные рекламой. Но одна поездка в
нем стоит 2 Евро, поэтому еще в первый день мы приобрели проездные на
весь срок своего пребывания в Вене. Проездные обходятся дешевле.

В метро столкнулись с украинским гастарбайтером. Коротко побеседовали:

- В каком производстве здесь востребованы наши рабочие?

- Стройка. В основном, только стройка.

- Как платят?

- Меньше,
чем своим, особенно поначалу. И еще играет роль, кто как устроится.
Некоторые пашут по 14 часов и получают меньше, чем те, кто работает 8.
А иногда работают по 8, но за мизер, и вынуждены устраиваться еще и на
подработки. А иногда можно и пролететь - уволят, не заплатив. А вообще, здесь нашим очень несладко приходится. 

Мы распрощались.

В
этот день в Конгресс Хаусе людей было мало. Примерно в 11 утра мы
узнали, что основные мероприятия Встречи сейчас проходят в Штат Халле.
Собрались и поехали туда.

В
холле здания было шумно. Все прибывшие организации развернули там свои
стенды. Но как мало среди них было подлинно левых! Опять-таки только
наш. В основном, представлялись различные социал-демократические
направления и "зеленые" движения. Рядом с нами, например, расположилась
"VIVA AMAZONIA" (Живи Амазония) - организация,
борющаяся за сохранение амазонских джунглей. Им было невдомек, что
достижение их цели возможно только в условиях мировой социалистической
системы.

В
зале здания выступала дочь Че Гевары, а потом проходила конференция по
вопросам освобождения Пяти Кубинских Героев, которую организовал
одноименный комитет. В ней приняла активное участие и наша делегация.
Но поскольку я была занята распространением литературы и сбором
подписей, то мне не удалось в ней поучаствовать. У меня опять был
праздник неформального общения. Оно являлось для меня своеобразным
социологическим исследованием, результаты которого были примерно
одинаковы, как в первый, так и во второй день: Наших сторонников раз в
пять меньше, чем тех, кто считает, что и волки должны быть сыты, и овцы
целы, но раз в 10 - 12 больше ярых противников.

Противник
в тот день был один. Пожилой австриец в очках. Он дотошно рассмотрел
обложки всех наших изданий, потом побежал к какому-то удаленному от нас
стенду и принес мне книжку какого-то немецкого автора о том, какой
страшный урон Германии нанес злобный тиран Сталин, и какие зверства там
чинила дикая Советская Армия. Он показывал мне книжку и при помощи
переводчика говорил, что читать надо ее, а не то, что предлагаем мы.

Оставим
без комментариев книжку, а австрийца предоставим его собственной
совести. Тем более, что в тот день ко мне в разное время подходили
другие австрийцы и с большой теплотой отзывались, как о нашей
раскладке, так и о Советском Союзе.

Еще
хотелось бы упомянуть о двух чехах, убеждения которых были полностью
противоположны взглядам первых. Они подошли ко мне оставили подписи,
выразили свое восхищение плакатами и пообещали вернуться. И вернулись
вечером уже под конец конференции:

- Мы пришли за футболкой.

- Вам черную?

- Нет. Только с Лениным. Не думайте, что мы вам изменили. Мы верны своим убеждениям.

Вот
так интересно получилось с чехами: два на два. Первые ждут, когда мы,
наконец, успокоимся, а вторые не изменяют своим убеждениям.

Я
подошла к описанию самых интересных и насыщенных событиями дней этой
международной Встречи, которые для меня лично оказались самыми
драматичными, что не позволило мне быть в гуще событий.

Еще
утром у меня начала побаливать нога, и к вечеру стопу охватило
малиново-лиловое пламя острой инфекции. Мне с каждой минутой
становилось все хуже и хуже. Начался озноб. Медицинское образование
позволяло видеть как причины, вызвавшие инфицирование, так и
последствия, к которым оно приведет, если не будут приняты срочные и
адекватные меры. Я знала, что включают в себя эти меры. Но нужны были
соответствующие лекарства, которые даже у нас в аптеках не всегда можно
купить без рецепта.

Аптек
по дороге в сквот не было. Это у нас на Украине аптека на каждом углу,
а в Австрии ее еще поискать надо. К тому же время было позднее.

Доковыляв до нашего приюта вместе со всеми, я приняла огромную дозу имевшихся в наличии антибиотиков и уснула.

День третий.

Почему приходится касаться частностей, связанных с собственным здоровьем, в статье, где это абсолютно неуместно?

Потому, что ужас платной медицины необходимо увидеть и прочувствовать во всей его полноте и объеме.

Если написать, не вдаваясь в подробности: "Заболела", - никто ничего опаснее ОРЗ не представит. Если сказать просто: "Инфекция стопы", - все подумают о нарыве. Но речь шла именно об инфекции, вызывающей газовую гангрену, и мое состояние было лишь прелюдией к ней.

Но
в данной ситуации мне два раза крупно повезло. Первый раз уже давно,
когда я в советские времена бесплатно получила качественное медицинское
образование. Второй раз - когда друзья, не знаю уж каким образом, выманили у бюргера без рецепта нужное лекарство.

Если
б не эти два события, лежала б я уже в какой-нибудь приграничной
украинской клинике с укороченной на операционном столе ногой.

 Но
ведь медобразование есть далеко не у всех, как и друзья не всегда
находятся рядом. Зато всегда и везде с каждым в любую минуту может
случиться нечто экстремальное и непредвиденное. И что тогда? "Врач
сказал в морг, значит, в морг?" Но западный врач без предоплаты не
скажет даже этого!

Итак, к сожалению, основные события этого дня для меня и не только замкнулись на моей ноге.

Проснувшись
утром, я увидела, что стопа уже полностью охвачена воспалением,
обозначилась ярко выраженная демаркационная линия. Мне хотелось
успокоить друзей, но из них никто не страдал слепотой. Меня оставили в
сквоте, чтобы, узнав адрес какой-нибудь клиники, вернуться за мной. Я
их убеждала, что мне нужно всего лишь определенное лекарство, а они
меня - что будет лучше, если меня все-таки посмотрит врач.

За
мной вернулись с адресом клиники. Идти самостоятельно я уже не могла.
Пришлось брать такси. А оно в Вене недешево. Мы ехали по улицам Вены,
перед глазами мелькали очень аккуратненькие, благонадежненькие, но
абсолютно безразличные ко всему, что находится вне их стен, домики
венских обывателей.

Клиника,
куда меня привезли, особенно не отличалась никакими медицинскими
наворотами. И, если б не люди в медицинских костюмах, больше походила
бы на какое-то учреждение. Несмотря на то, что с нами была девушка,
свободно владеющая немецким, несколько раз пришлось спрашивать о том,
куда обращаться.

В
регистратуре нам выдали большущую анкету, в которой подробно выяснялись
все вопросы, связанные со статусом и платежеспособностью. У меня была
медицинская страховка на 200 долларов, оплаченная при оформлении
документов на выезд. Моим друзьям она придавала уверенность. Но когда
после заполнения анкеты нам выдали документ, по которому я обязывалась
уплатить 218 Евро за предварительный осмотр и рентген, стало понятно,
что эта страховка - жалкая
фикция. Ее не хватало даже на осмотр! Через нашу переводчицу я начала
объяснять, что мне не нужен рентген, что у меня острая инфекция стопы,
и в любой момент может вспыхнуть гангрена, что я медработник и мне
нужен только осмотр и рецепт на определенное лекарство.

Мне очень вежливо с ласковой улыбкой ответили:

- У нас каждому пациенту делают рентген - такой
порядок. Потом Вас осмотрит врач и назначит дополнительные
исследования, а когда будут готовы их результаты, выпишет рецепт.

- Какие дополнительные обследования?!? Я завтра уезжаю! У меня может начаться гангрена! Мне нужен лишь осмотр и рецепт.

- Но
у нас рецептов без предваритьельного рентгена и дополнительных
обследований не выдают. Пожалуйста, подпишите это обязательство и
занимайте очередь на рентген.

Обязательство,
конечно, я не подписала. Заплатить 218 евро за ненужный мне рентген и
за осмотр, на котором мне назначат с десяток таких же ненужных и еще
более дорогих обследований, в результате чего выпишут ненужную и
дорогую ерунду, потому что у них такой порядок??? Так мы эти
мошеннические трюки по выжиманию денег из карманов наивных и доверчивых
граждан наизусть знаем. Проходили-с... Да и денег таких у нас просто не
было.

Мы
покинули стены венского медицинского лохотрона. Тот факт, что им не
удалось нас облапошить, конечно, радовал, но, к сожалению, не лечил.

Усадив меня на ступеньках клиники, ребята побежали в близлежащую аптеку.

Но
лекарства без рецепта им, конечно, не дали, попросив, как говорится,
предъявить, если не его, то хотя бы больного. Меня на такси подвезли к
аптеке и предъявили. Я, опять-таки через переводчика, объяснила, что со
мной, показала ногу, загранпаспорт и все, что было уместно показать в
данном случае. На что аптекарь сказал, что от требуемого лекарства мне
будет "капут" и вместо него всучил какую-то мазь, от которой, по его
словам, все сразу пройдет. Я не знала, пройдет ли все от этой мази, но
была уверена, что без лекарства, название которого уже начинало звучать
из моих уст, как заклинание, оно в принципе пройти не может. С этой
"чудодейственной" мазью мы вернулись в сквот. Я намазала ей ногу и мне
сразу стало делаться хуже: нога лиловела и еще больше распухала прямо
на глазах. Друзья пошли искать нужное мне лекарство и через какое-то
время вернулись с ним. Как им это удалось, для меня, очевидно, так и
останется тайной. Оставив меня наедине с лекарством, они ушли, потому
что в этот день на венском стадионе должен был выступать президент
Венесуэлы Уго Чавес. И, естественно, все готовились и ждали именно это
событие.

Я
начала остервенело лечиться. Но часа через два ко мне пришли другие
товарищи вместе с женщиной, в буржуазные условия которой меня в пылу
спора позавчера грозились перевезти. Они начали мне объяснять, что,
когда Мариана (имя этой женщины) узнала о моей болезни, то сказала, что
никогда себе не простит, если не сделает все возможное, чтобы помочь
мне. Она связалась со своей знакомой медсестрой, та, в свою очередь, со
своим знакомым врачом. Амбулатория - в двух шагах от сквота, доктор обо мне знает и ждет к себе на прием. Никаких денег не надо - консультация, рецепты и лекарства - все
будет бесплатно. Я стала убеждать их, что уже предпринимаю все
необходимые меры, что терапевт мне уже ничего нового назначить не
может, а хирург пока еще не нужен. Но они настаивали. Было понятно, что
мой визит к врачу вернет спокойствие всем, следовательно, является
необходимым мероприятием. И меня повели.

Маленькая
уютная амбулатория была расположена в одной из квартир жилого дома. В
каждом из ее крохотных помещений царила предельная, можно даже сказать,
подчеркнутая чистота. Но о том, что эта единственная надежда получить
хоть какую-то медицинскую помощь для тех, кто не может заплатить за
обычный осмотр 218 евро, говорил не только район, в котором она
находилась, - район
сквотов и массового расселения приезжих из Юго-Восточной Азии. Об этом
свидетельствовали еле уловимые на первый взгляд детали интерьера и
незаметные для человека, несведущего в медицине, особенности
оборудования и экипировки врачебного кабинета. Медсестра записала ФИО,
год рождения и место проживания, не потребовав никаких сведений,
свидетельствующих о моей платежеспособности.

В
очереди на прием передо мной сидела пожилая женщина, судя по одежде,
откуда-то из Центральной Азии и бедно одетый мужчина с сербской
фамилией. Врач, женщина средних лет, встретила меня украинской речью,
сказав, что родилась в Вене, но ее мать с Украины. Она осмотрела ногу,
и я ей рассказала, что колю, и почему в данном случае надо поступать
именно так, а не иначе. Она согласилась. Единственное, о чем пришлось
попросить, был более сильный антибиотик. И он мне был предоставлен в
нужном количестве. Как и следовало предполагать, узнав, что я все
правильно делаю, товарищи, Мариана и ее подруга медсестра перестали
волноваться.

И
несмотря на то, что к тому времени мой визит к врачу уже не являлся
необходимостью, я благодарна людям, чья неравнодушная жизненная позиция
противостоит системе выколачивания денег и войны всех против всех,
скрывающейся под маской улыбчивой любезности.

Мне
не до конца понятно, как в условиях данной системы могли сформироваться
подобные люди, но, сталкиваясь с ними как единичными проявлениями
нового отношения к жизни, наиболее остро ощущаешь исчерпанность и
гнилость целого, в рамках которого они вынуждены жить.

Меня привели обратно в сквот, и я продолжила лечение.

С
выступления Уго Чавеса товарищи вернулись очень поздно. В полночь.
Крайне уставшие и голодные все они были в приподнятом настроении,
находясь под впечатлением от речи венесуэльского Президента. Чавес
говорил втечение полутора часов.

— На сегодняшний день он — лучший оратор в мире.

— Он сказал, что в Венесуэле продолжается национализация промышленности.

— Он подчеркнул, что Венесуэла строит социализм в союзе с Кубой и Боливией, потому что социализм — будущее всего человечества.

— Он признался, что часто, изменив предварительно внешность, посещает Баррио, чтобы полнее знать чаяния и нужды его жителей.

—
Он отметил, что и он, и Фидель, и Моралес состоят на службе у своего
народа, и потому не являются президентами в общепринятом смысле.

— Он пообещал. что к 2015 году в Венесуэле будет решена жилищная проблема.

— Он призвал все народы к объединению в борьбе против глобального империализма.

Каждый
вспоминал и с энтузиазмом повторял запавшие в сердце фрагменты из
выступления человека, который становится лидером всей Латинской Америки.

И оставалось только сожалеть, что мне не довелось его услышать.

День четвертый и последний.

В этот день вечером мы уезжали. В нужное время товарищи приехали за мной. чтобы отвезти к автобусу, который нас ждал на вокзале.

Болезнь
не позволила мне ни принять полноценное участие во Встрече народов
Латинской Америки и Европы, ни ознакомиться с городом. Но по дороге на
вокзал я все же кое-что увидела. И на одной замеченной детали мне бы
хотелось остановиться.

Памятник
Советским Воинам-Освободителям. Ни на нем, ни поблизости ниодной
позорной или похабной надписи. Сам он и все вокруг него ухожено и
приведено в состояние почти идеальной чистоты. А у его подножия — живые
цветы... Их очень много...

В Австрии, выступавшей в ТОЙ ВОЙНЕ на стороне фашистской Германии, чтят тех, кто спас мир от коричневой чумы. А у нас???

Спустя
час автобус мчал нас по великолепной, но, как и все в Европе, платной
дороге домой. И утро нового дня мы встретили уже в Украине. По мере
продвижения вглубь страны автобус все больше трясло на ухабах; исчезли,
обычные для Европы, придорожные туалеты, тщательно вымываемые нашими
согражданами, их заменили родные и близкие всем кусты; дома,
окаймляющие дорогу становились все приземистей и дряхлее. Неизменным
оставалось лишь ощущение платности каждого предмета и движения, за
исключением кустов, которые пока еще никто не успел приватизировать.
Страна, превращенная в задворки Европы, приняла нас в свои объятия. И
даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что этими
задворками распоряжаются не те, кто в них обитает.

Также смотрите: Записки из майской Европы