Обыватель не мыслит себе духовности вне религии и лишь в отпускающих грехи церковниках видит достойных воспитателей нравственности, не задумываясь над тем, почему за два тысячелетия их проповеди люди так и не сделались человечнее? Почему, кого ни спроси, все, как один, выступают за высокую нравственность, а подлинно нравственных людей в обществе становится с каждым днем все меньше и меньше? Общественная мораль, т.е. свод правил, который регламентирует человеческие взаимоотношения на уровне общественного мнения, всегда изобиловала красиво звучащими абстрактными сентенциями, абсолютно неприменимыми в реальной жизни, а общественная нравственность, т.е. действительное, осуществляемое в повседневности, отношение человека к человеку, изменялась от эпохи к эпохе и всегда оставляла желать лучшего.
Э.В.Ильенков в своих трудах, вслед за Марксом, Энгельсом и Лениным, обнажает корни, которые питают общественное древо, плодоносящее формами общественного сознания, в том числе и моралью. Корни эти - способ материального производства. Отсюда следует, что мораль и нравственность обретают действительный смысл лишь в конкретных исторических условиях. Рассматривая исторический процесс, нетрудно заметить, как изменяется общественная мораль (нравственность, конечно, в меньшей мере) в зависимости от способа производства, господствующего в обществе. Те правила человеческого общежития, которые регламентировали отношения между людьми во времена рабовладельческого строя, стали совершенно неприемлемы во времена феодализма. А когда в недрах феодализма вызрел буржуазный способ производства, то, сметая отжившие экономические отношения вместе с соответствующей им моралью, Европу стали потрясать крестьянские войны, Реформация и буржуазные революции. Новые экономические отношения принесли с собой и новую мораль. Были сломаны все сословные перегородки, и человек стал формально свободен в своем выборе. Он больше не был обязан трудиться на кого бы то ни было, но незримая плеть голода вынуждала его это делать еще более повелительно, чем плеть надсмотрщика или управляющего. Он, как обладатель рабочей силы, превратился в товар и был выброшен на рынок наряду с бесчисленным множеством других товаров. Человечество разделилось на представителей товара "рабочая сила" и представителей капитала. В условиях жесткой конкуренции нарастала война всех против всех. Изначальное отчуждение человека от продукта и процесса труда, как и от всех остальных собственных сущностных сил, с каждым новым этапом развития капиталистического производства все более углублялось. Именно эти условия породили и упрочили нравственность, характерную для буржуазного общества. "Каждый за себя, один Бог - за всех", "человек человеку - волк", "все покупается и продается", и т.д. и т.п.
А в это время с амвонов церквей лились и по сей день льются прекраснодушные проповеди о том, что надо "возлюбить ближнего, как самого себя", что надо "подставить левую щеку, когда тебя бьют по правой", что надо "не убить" и "не украсть" и далее в том же духе. Понятно, что применения в реальной жизни эти правила не находили и не находят, приводя людей лишь к оглуплению, обезволиванию и в конечном итоге к примирению с существующей, по истине адской, действительностью. Примирение человека с адской действительностью превращает его в согбенного раба Божьего. Он перестает преобразовывать мир в направлении его усовершенствования и приводить его в соответствие со своими человеческими потребностями. Естественно, что, перестав заниматься этой сугубо человеческой деятельностью, человек начинает приспосабливаться к миру, условия жизни в котором на сегодняшний день безобразны, т.е. действует по животному типу. Действуя по животному типу, человек неминуемо деградирует как личность. Нравственная ответственность и нравственный выбор являются неотъемлемыми особенностями человека. От них невозможно отречься в пользу кого-то, не перестав при этом быть человеком. Следовательно, перепоручая Богу, а на самом деле церковникам, ответственность за свой нравственный выбор, человек автоматически лишается и воли, и выбора. Результаты оказываются плачевными. Как в случае с Гитлером, например: сначала фюрер думал и решал за весь немецкий народ, разумеется, с его молчаливого согласия, а затем, весь немецкий народ жестоко расплачивался за решения и поступки фюрера и при этом вверг целый мир в жесточайшую бойню. Так же и люди, сдавшиеся в плен религии, постепенно утрачивают способность думать и поступать самостоятельно, их хозяином и одновременно поручителем перед Богом становится человек в рясе, чаще всего, более безнравственный, чем они сами. Его богатство прирастает пожертвованиями страждущих, а наставления и советы почему-то всегда полностью совпадают с интересами и чаяниями господствующих классов. В жизни происходит все не так, как мнят современные "премудрые пескари". Они считают, что "Бог создал человека по образу и подобию своему", а на самом деле, как понял еще Фейербах, человек по своему образу и подобию создал Бога. Причем, в каждую эпоху представляемый на иконах образ точно соответствует представлениям человеческого рода, как о самом себе, так и о нравственных критериях, т.е. о добре и зле. Когда человечество корчилось в железных тисках Средневековья, то и Бог представлялся мучеником. Сейчас, например, в протестантских сектах сытого Запада Бог представляется эдаким холеным преуспевающим владельцем рая, а то и мультимиллиардером.
Обыватель полагает, что духовность и религия - синонимы, а в реальности - все наоборот: "Религия - вздох угнетенной твари. Сердце бессердечного мира, подобно тому, как она - дух бездушных порядков".1 Но ни один подлинно духовный человек не смирится с положением угнетенной твари, не станет искать сердце там, где его нет, и не будет руководствоваться в своих поступках бездушными порядками, даже если они общеприняты. Следовательно, религия на сегодняшний момент служит исключительно духовному порабощению человечества и увековечению ада на земле, а вовсе не определяет и не может определять его духовное развитие. Когда-то, когда христианство противостояло государственной машине рабовладельческого Рима, бесспорно, оно не только способствовало развитию духовности, но и отражало назревающую экономическую необходимость перехода к более совершенным порядкам. Может быть, в связи с тем, что первоначально монотеизм возник как вестник нового общественного уклада, т.е. был прогрессивен, лицо религии всегда обращено в прошлое? Поэтому в ней так часто растворяются люди, прошлое которых было радостнее настоящего. Религия создает иллюзию, мираж духовности, чтобы отвлечь внимание от омерзительных язв общества, построенного на эксплуатации человека человеком.
Но наряду с религией существует такая форма общественного сознания как искусство. Если религия на сегодняшний день оказывает отрицательное, усыпляющее воздействие на человеческую нравственность, то с искусством дело обстоит совершенно иначе. Хотя и в этом вопросе, как говорится, есть нюанс: смотря какое искусство...
В образах, созданных художниками, музыкантами, артистами и литераторами, опредмечен дух той эпохи, в которой они творят. В произведениях искусства в индивидуализированной форме запечатлено и более или менее полно (зависит от степени универсальности личности мастера) отражено всеобщее, т.е. те процессы и тенденции, которые определяют направление общественного развития в тот или иной момент времени. Подлинный художник независимо от того, понимает он это или нет, посредством своих полотен говорит людям: "Всмотритесь в существующую данность. Видите, к чему все идет?" Точно так же и музыкант, и литератор, и артист - каждый со своей стороны воздействует на чувства людей с тем, чтоб пробудить в них мысль, направленную на разрешение назревших в обществе проблем. Произведения искусства не дают готовых рецептов, в них лишь представлены и зафиксированы общественные противоречия, а также передана степень их напряжения.
Известно, что искусство эпохи Возрождения предвосхитило возникновение буржуазного способа производства и вызванное им развитие науки. Титаны Возрождения своими монументальными произведениями показали человеку, что он не раб Божий, а мыслящий творец, что он способен создать нечто более совершенное, чем предрассудки и богословские трактаты. Но именно художники Возрождения, обращаясь к образам Античности, словно предчувствовали что это, более совершенное нечто, в конечном счете, явится лишь новой модификацией рабства, поскольку античное искусство возникло на почве рабовладельческих отношений.
Ильенков считает, что художники Возрождения "не поняли хорошенько того грустного обстоятельства, что "возродить" античных богов, т.е. сформировать образ современника по образу и подобию Зевса и Прометея, Афродиты и Ники, невозможно, не воспроизведя и всех тех условий, на почве которых эти боги могли бы дышать и жить. В частности без рабовладения, без массы "говорящих орудий", за счет которых жили и творили подлинные творцы Статуй Зевса и Прометея, те люди, которые создали античных богов по своему образу и подобию".2
Но нельзя требовать от художников невозможного – понимания исторических обстоятельств их собственного творчества. Художники в большинстве своем не диалектики и не соотносят плюсы с минусами в их диалектическом единстве, противоречии и развитии. В обществе с непреодоленным разделением труда это, в основном, удел философов, а иногда и ученых. Представители искусства, как правило, не понимают рационально, чувствуют, предвосхищают осуществление той или иной формы бытия, усиление или угасание тех или иных тенденций развития. Скорее всего, с художниками Возрождения дело обстояло так. Жил Микеланджело или любой другой великий мастер в определенных условиях, общался с людьми разных сословий, подписывал какие-то векселя, брал в долг товары в бакалейной лавке, с кем-то договаривался о заказах, кто-то ему покровительствовал, кто-то вредил, кто-то плел вокруг него интриги и т.д. И в процессе всей этой бытовой круговерти его вдруг почему-то (почему, он не отдавал себе отчета или просто глубоко не задумывался) стали волновать образы Античности. Они заполонили его мысли и чувства, они преследовали его, мучили, требуя, чтоб он воссоздал их в материале. И он их воссоздал, обогатив индивидуальным пониманием и мастерством. А они, в свою очередь, передали ему свое содержание, украсив новыми гранями его личность.
Для представителя искусства весь мир в целом и каждый составляющий его предмет являются потенциальными нераспредмеченными образами. Следовательно, художник и образ - противостоящие друг другу сущности. С того момента, как образ вселяется в художника, начинается акт творения, в процессе которого эти две противоположности должны стать единой сущностью. В этом единстве происходит их взаимное отрицание. Образ уничтожает художника как реально существующего человека. А художник уничтожает образ как существующий независимо от него предмет. Но творческий процесс продолжается и приводит к осуществлению второго отрицания, в результате которого возникают две новых сущности: обогащенный содержанием образа художник и преображенный художником образ. Следовательно, для того, чтобы создать образ, неважно – художественный, музыкальный, сценический или литературный, человек должен отождествить себя с ним, жить его жизнью, думать его мыслями, чувствовать его чувствами, говорить его словами. Т.е., чтоб создать всестороннее представление о другом, мастер должен перестать быть собой, в нем на время должен умереть тот реально существующий в реально существующем обществе индивид. Можно с уверенностью сказать, что, когда Микеланджело обдумывал и творил Давида, на свете не существовало Микеланджело, потому что по своему содержанию он был тождественен Давиду. Если бы было по-другому, то Давид не состоялся бы в мире как Давид, а Микеланджело не осуществился бы в нем как Микеланджело. Так происходит всегда, когда речь идет о великих художниках. Образы в них возникают вроде бы случайно, но в результате акта творения посредством этих образов люди начинают видеть ту или иную общественную необходимость. Посредственные художники отличаются от великих только тем, что создают свои произведения, не переставая при этом быть самими собой. Они не умирают и не рождаются в процессе обдумывания и создания своих образов. Их произведения, как мертворожденные дети, в них не пульсирует живая жизнь. Художник, не вливающий живого содержания в свои образы путем отождествления себя с ними, обречен создавать лишь пустые формы. Следовательно, как творец он осуществиться не может.
В этом процессе отождествления-разотождествления с самим собой во имя оживления своего-другого и заключается сходство религии и искусства. Для того, чтобы ожил Бог, человек должен разотождествиться с собой и передать ему свое содержание, т.е. он должен умереть как совокупность всех, сформировавших его, общественных отношений. Если это разотождествление состоялось, человек перестает существовать как творческая общественная сила. Он зачарованно смотрит на Существо, в которое вдохнул жизнь, и это Существо живет для него вместо него. Художник разотождествляется с собой, чтоб ожил создаваемый им художественный образ, но не для того, чтоб тот потом жил для него вместо него, а для того, чтоб он жил в человеческом обществе самостоятельной творческой жизнью. Художник, творя, на время умирает для общества, чтобы духовно обогатить его. Верующий, чаше всего, умирает для общества на весь оставшийся срок своего физического существования с тем, чтобы сбросить со своих плеч бремя ответственности перед ним и не испытывать больше тягостной необходимости постоянно делать нравственный выбор, т.е. для него процесс внутреннего развития обычно заканчивается первым отрицанием. Именно в смысле и целях, т.е. в содержании процесса отождествления-разотождествления кроется различие между религией и искусством. Этим различием определяется противоположность воздействия религии и искусства как на процесс формирования человеческой нравственности, так и на процесс развития общества. Религия, как уже было отмечено выше, давно израсходовала потенциал своего развития и, как следствие, выступает в качестве реакционной силы, стремящейся к незыблемости существующего порядка вещей. Искусство, наоборот, предстает как сила, указывающая на необходимость изменения общественных отношений.
Роль искусства в обществе двойственна: с одной стороны, оно, отражая и представляя действительные противоречия общественного бытия, заставляет человечество искать пути их действительного разрешения, ведущие к усовершенствованию и очеловечиванию способа жизнедеятельности общества в целом. С другой стороны, оно развивает в человеке чувство прекрасного, следовательно, играет значительную роль в процессе воспитания его нравственного облика. Ведь без развитого эстетического чувства не может быть и высокой нравственности. Во-первых, потому, что развитое эстетическое восприятие включает в себя настолько же развитое чувство меры и целесообразности. Не овладев этими качествами, человек никогда не станет высоконравственным. Потому что без них он неминуемо будет, образно говоря, палить из пушек по воробьям, раздувать из мух слонов и совершать множество подобных несуразностей, что, в конечном счете, не позволит ему быть человечным по отношению к другим, а соответственно, и к себе. Во-вторых, поскольку красота — это соответствие предмета с представлением человека о нем, получается, что человек с неразвитым чувством прекрасного будет всегда находить красивыми предметы и явления, строго соответствующие неразвитости его представления о них. Примеры подобного отношения разбросаны в буржуазном обществе на каждом шагу, потому что неразвитое или извращенное чувство прекрасного воспитывается в этом обществе не случайно. Именно массовая неразвитость и извращенность эстетических представлений помогает буржуазии продлевать время своего господства. Когда люди считают прекрасной кричащую роскошь, они тем самым дают согласие на существование вопиющей нищеты. Пока женщины восхищаются героями Шварценегера, а мужчины — обликом порнодив, капиталисты могут спать спокойно, потому что люди, которые считают окружающее их безобразие красивым, никогда не признают, что безобразен, породивший его способ общественного производства.
В данном контексте необходимо сказать пару слов о современном искусстве, порожденном буржуазным способом производства, давно уже исчерпавшим себя. У людей с развитым эстетическим чувством оно, за исключением своих единичных проявлений, вызывает острое неприятие. Безобразные образы или вообще отсутствие таковых, пошлый примитивизм, бессвязный одуряющий грохот вместо музыки — не могут не вызывать подобную реакцию. Другими словами, современное буржуазное искусство в течение XX века утрачивало и на сегодняшний день почти утратило свою эстетическую функцию. Однако функцию зеркала общественных противоречий сохранило и даже, можно сказать, усилило, разумеется, за счет утраты эстетической. Деятели современного искусства могут думать о своем творчестве что угодно, но их произведения кричат: "Это конец! Тупик! Дальше на этом пути нас не ждет ничего, кроме смерти!"
В обществе, доведшем разделение труда до последнего, гибельного предела, где человек отчужден от своей сущности настолько, что превратился в предельно ограниченную функцию того или иного технического устройства. Каждый видит лишь сук, на котором сидит, и то не весь, стало по существу почти невозможно сохранить человеческий облик. Вместо человека функционирует некая самовоспроизводящаяся биологическая машина, чуждая подлинно человеческих потребностей и стремлений, которая призвана умножать богатство владельцев капитала, обеспечивая себе при этом средства для биологического существования. Скорее всего, именно из-за невостребованности обществом, эстетическая функция искусства ускоренными темпами атрофируется. Когда организм заживо разлагается, не до эстетики.
Выход из этого тупика можно найти лишь в скорейшем преодолении разделения труда, которое возможно только на пути построения бесклассового общества, т.е. коммунизма. Именно в процессе построения такого общества отомрет за ненадобностью религия и возродится эстетическая функция искусства. Именно в процессе созидания человечных условий жизни сформируется всесторонне развитый, а потому и высоконравственный, очеловеченный человек.
1. К. Маркс, Соч., Т. 1 стр. 415
2. Э. В. Ильенков, Об идолах и идеалах, стр. 57, Изд. Полит. Лит., М., 1966 г. |
Главная
