Размышления о статье «Путь к обществу, основанному на знаниях», опубликованной в газете «Зеркало недели» №581, от 21-27 января 2006 года.
К «обществу знаний» или от него?
На первой полосе последнего номера влиятельного украинского еженедельника «Зеркало недели» опубликована любопытная статья ректора Киевского политехнического института Михаила Згуровского. Для проповеди «общества нового типа» призванного «гармонизировать [его] внутренние и внешние противоречия», респектабельная буржуазная газета предоставила почти целую полосу (окончание материала вынесено на 14-ю страницу). Из статьи удивительным образом следует, что образцом общественного устройства теперь следует считать совсем не традиционный для «Зеркала» идеал максимально свободного рынка и минимального вмешательства государства в экономику, а общество, которое «характеризуется новыми измерениями». Среди измерений, оказываются «социальное, этническое и политическое». Причем, в качестве индикаторов развития нового общества автор приводит разработанные Организацией объединенных наций индексы развития общества и перспективности развития общества, которые вычисляются, в частности, по объемам финансирования таких «вредных», с точки зрения рыночного фундаментализма, государственных социальных программ как бесплатное здравоохранение и образование. Неужто господин Згуровский на страницах «ЗН» решил пропагандировать социализм? Вряд ли. Тем более что провозглашенный им путь к социальной гармонии сводится, увы, к ни к чему не обязывающим благим пожеланиям.
Автор статьи утверждает, что «начиная со второй половины 90-х годов прошлого века, информация начала играть роль товара, который можно было купить и продать». Это обеспечило «высокое экономическое развитие отдельных стран и транснациональных корпораций», но привело к неимоверному росту «разрыва в доходах между самыми богатыми и самыми бедными странами».
Мы не будем останавливаться на том, что о превращении «информации в товар» и о «экономике знаний», писали как о давно совершившемся факте с середины 60-х. В конце концов, академик мыслит будущим, а не прошлым, и мог не читать классических работ Мэчлупа (1962), Белла (1973) или Пората (1977). Настораживает другое. Факты таковы, и это признает автор, что пресловутый разрыв между богатыми и бедными усиливается, причем усиливается не только между странами, но и внутри самих стран. Причем в наиболее развитых и наиболее быстро экономически развивающихся странах разрыв нарастает быстрее всего. В этой ситуации автор статьи в «Зеркале» провозглашает приход новой стадии гармонизации – общества знаний «как сосуществовать». Однако, тезис свой он ничем, кроме веры в светлое будущее, не обосновывает, предлагая данную концепцию в качестве пути к гармонизации общества, пути, по которому «следует идти» и по которому «уже идет человечество».
Тем не менее, для того, что бы заявлять, что общество движется по определенному пути, желательно иметь тому какие-то подтверждения. В статье уделено несколько сотен строк на детальный анализ индексов развития К-общества (от Knowledge society – общество знаний). Но из этого анализа следует только то, что лидеры по развитию «общества знаний», как правило, не являются лидерами во всем остальном. «По индексу К-общества ни одна из стран «большой восьмерки» не входит в первую пятерку», - удивляется автор статьи.
Китай и Россия (мировые лидеры последнего пятилетия по темпам экономического роста) – «вообще не входят в число лучших 45 стран мира по уровню развития К-общества». Так кто же, в конце концов, тогда «входит в число лидеров»? А вот кто: Швеция, Дания, Норвегия, Швейцария, Финляндия. Средние темпы роста ВВП в этих странах упали с уровня около 3,7% в 2000 году до 0,9% в 2003, и в среднем за последние 15 лет составляли около 2,0% в год. Это даже не отсутствие экономических успехов – это полный застой. Что же тогда такого в этих странах, что обеспечивает им такие успехи в строительстве «общества знаний»? Ответ можно найти даже в статье Згуровского, несмотря на то, что он тщательно обходит этот вопрос – в этих странах до сих пор существует наиболее развитая в мире система социальных гарантий, остатки так называемого «государства благосостояния», которые так активно ликвидируются сейчас во всей остальной Европе.
Логика «Пути к обществу, основанному на знаниях» была бы понятна, если бы эти страны продолжали двигаться по пути развития системы социальных гарантий, однако факты говорят об обратном. В последние годы имущественное расслоение в этих странах нарастает, а система социальных гарантий подвергается эрозии. В странах «большой восьмерки» этот процесс зашел намного дальше. Напомним, что с нынешнего года в Германии вступили в силу новые законы (пакет Hertz IV), значительно сократившие размеры пособий по безработице и максимальные сроки их выплаты. Еще в прошлом году во Франции во многих отраслях были фактически ликвидированы ограничения продолжительности рабочего дня (35-часовая рабочая неделя). В Британии приватизированы учреждения государственной системы бесплатного здравоохранения (National Health System практически перестала существовать). Все это только отдельные примеры, всего лишь симптомы общего процесса.
Мысль о том, что развитие «общества знаний» связано с развитием социальных гарантий (которая, по всей очевидно подразумевается у Згуровского) не нова. Еще у Белла в опубликованной им в 1973 году книге «Грядущее постиндустриальное общество» красной нитью проходит мысль о «социализации» как основном факторе формирования нового общества[1]. Справедливости ради отметим, что мысль эту поддерживают и многие современные авторы, например Иноземцев и Кастельс, которые однако не меньше Зруговского грешат утопизмом в отношении перспектив самопроизвольно-естественного развития «общества знаний». Однако, если статистика начиная с 30-х годов и заканчивая 70-ми, однозначно подтверждала эту тенденцию, то последние 30 лет наблюдается движение в обратном направлении. Это можно хорошо проиллюстрировать хотя бы на динамике неравенства доходов в США.
На Рис.1. кроме всего прочего, хорошо видно, что становление концепций постиндустриального общества, информационного общества и общества знаний проходило именно в период возрастания и максимума части доходов, которая приходилась на беднейшую часть населения США. С конца 70-х годов и по настоящее время, наоборот наблюдается относительное снижение доходов беднейшей части населения.
Рис 1. Доля доходов 20% беднейших домохозяйств в совокупных доходах всех домохозяйств США. (Source: US Census Bureau, http://www.census.gov)
То есть концепции «нового общества» появляются как рефлексия социального развития первой половины ХХ века, на пике «социализации», продолжавшейся до 60-70-х годов. В эти годы происходит расцвет кейнсианской политики государственного вмешательства в экономику, от которой позже так решительно отказались в пользу неолиберального монетаризма. Именно на эти годы приходится максимум доли занятости в государственном секторе, максимум социальных гарантий, минимум имущественного расслоения. Все это вместе, известно под именем «государства благосостояния», просуществовавшего в развитых странах с конца второй мировой войны практически до конца ХХ века. При этом система социальных гарантий «государства благосостояния» переживает пик своего развития именно в 60-е годы, после которых постепенно дезинтегрируется, деградирует в начале XXI века до уровня, близкого к 40-м годам ХХ века.
Получается, что с тех пор как «государство благосостояния» постепенно, но неизбежно приходило к кризису, материальной основы для «общества знаний» оставалось все меньше. Причем кризис этот носил весьма фундаментальный и неизбежный характер. Оказалось, что не удается преодолеть противоречия между необходимостью обеспечить достаточный уровень прибыльности для собственников капитала (конкурентоспособность с точки зрения привлечения инвестиций) - с одной стороны, и задачами обеспечения высокого уровня социальных гарантий за счет (в частности, высоких налогов на капитал и прогрессивного налога из доходов физических лиц) – с другой. Интересный анализ этой проблемы дает Хабермас, посвятивший этой проблеме отдельную работу.[2]
Общество недоступных знаний?
Тем не менее, не хотелось бы, что бы у читателя сложилось впечатление что не происходит усиления роли знаний в экономике, движения в сторону коммерциализации (превращения в товар) информации, знаний, образовательных услуг. Все это налицо. Как налицо и бурное развитие информационных компьютерных технологий. Однако все это никак не приводит к продвижению к обществу знаний в смысле расширения массовой доступности образования и знаний, большего распространения творческого интеллектуального труда и т.п. Всего того, что, к слову сказать, измеряется индексами К-общества.
Более того, большинство социально-экономических тенденций 60-70-х годов изменились в связи с кризисом «государства благосостояния» на противоположные, но рост сферы услуг в развитых странах продолжился и в 80-90-е, и в какой-то мере продолжается до сих пор. Однако, и это важно, этот рост изменился качественно, и сегодня он во многом обусловлен уже не процессами социализации, а наоборот стремлением к преодолению последствий “государства благосостояния”.
Как хорошо видно из европейского опыта, возвращение от высокого уровня социальных гарантий к нормальной капиталистической практике добровольного (т.е. необязательного для работодателей) социального страхования происходит не без сопротивления со стороны работников. В большинстве случаев попытки отмены или сокращения социальных гарантий на крупных индустриальных предприятия сталкивались с организованным противодействием работников. В сфере же услуг, где преобладают небольшие предприятия и индивидуальный контракт, сокращать социальные гарантии здесь существенно проще. С одной стороны, можно достичь более высокого уровня эксплуатации рабочей силы, что способствует привлечению инвестиций и росту сектора. С другой стороны существенное место, которое занимает эта сфера в структуре экономики, позволяет ей влиять на другие отрасли, оказывая давление на рынок труда и способствуя общему снижению уровня социальных гарантий.
Таким образом, развитие сферы услуг создает механизмы и предоставляет пути для ликвидации социальных ограничений без их формального нарушения. Очень показательным проявлением подобных свойств «новой информационной экономики» является массовая сверхэксплуатация рабочей силы занятой на «новых» информатизированных рабочих местах и работах.
Например, Мей [3], ссылаясь на социологические исследования «информационного общества» современной Британии, утверждает, что большинство занятых в так называемой «новой экономике - это низкооплачиваемые работники, которые работают на дому. В этом случае на них не распространяются гарантии британского трудового законодательства. Соответственно, для них не предполагается обязательное социальное, пенсионное и медицинское страхование, ограничения длительности рабочего дня, гарантии безопасных условий труда и т.д. За все это ответственность несет сам работник, поскольку он работает по индивидуальному контракту. Как демонстрируют социологические исследования, длительность рабочего времени таких работников в среднем значительно выше, чем у их коллег из «неинформационной сферы» и может достигать 14 или даже 18 часов в сутки. Те же исследования демонстрируют, что в случае нетяжелого заболевания (например, грипп или простуда) большинство из таких работников продолжают работать, перехаживая, как говорится, болезнь на ногах. Несмотря на то, что они формально могут взять отпуск в любой момент, фактически длительность отпусков таких работников значительно меньше, чем у работников в «традиционных» сферах. Более того, работая по индивидуальному контракту, они не могут рассчитывать на пенсию, а в случае серьезного заболевания им приходится оплачивать лечение из собственных средств и брать неоплачиваемый отпуск.
В целом по миру необходимым условием современного экономического развития оказывается сверхэксплуатация (занижение норм вознаграждения) миллиардов работников среди которых и как минимум четверти миллиарда детей. Соответствующую статистику можно найти, например у Кастельса [4]. Причем по мере развития информационных технологий и расширения сферы их употребления, характер труда в «новой постиндустриальной экономике» все в большей степени напоминает монотонную неквалифицированную работу на «традиционном» индустриальном конвейере, а элемент творчества в труде для большинства занятых кардинально уменьшается. Массовые «информационные» профессии вновь сводятся к интенсивному и очень формализованному труду - выполнению четко определенных операций и процедур по обслуживанию техники и производству товаров во взаимодействии с техникой в режиме конвейера.
И сверхвысокая сложность и информатизированность этой техники никак не улучшает характера и условий работы, скорее наоборот.
Так, благодаря распространению среди работников "новой экономики" индивидуальных контрактов и работы на дому работодатель, как правило, не несет ответственности за обустройство рабочего места в соответствии с условиями охраны труда и санитарных требований, избегая, таким образом, связанных с этим затрат. В результате, условия работы в среднем значительно ухудшаются.
«Возрастающую индивидуализацию трудовой деятельности», то есть «процесс, в ходе которого отношения труда к отношениям производства определяются в каждом случае индивидуально, практически без учета коллективных соглашений или существующих требований законодательства », - отмечает тот же Кастельс.
С другой стороны, благодаря распространению в "новой экономике" кратковременных контрактов и частому изменению места работы, работники, как правило, не имеют стабильной занятости и лишены возможности, с одной стороны, системно и целеустремленно повышать свою квалификацию, а с другой - коллективно отстаивать свои трудовые права. Действительно, работникам приходится постоянно учиться и переучиваться, однако это в основном связано с обретением и доведением до автоматизма новых формальных навыков, даже там, где работник осваивает несколько сопредельных профессий, речь идет, большей частью о поверхностных и фрагментарных представлениях, а не о целостном понимании "новых" технологических процессов.
"Открытая кадровая политика" и, соответствующая, нестабильность занятости позволяют работодателям избегать угроз, связанных с формированием в трудовых коллективах осознания общих интересов нанимаемых работников. Благодаря этому на большинстве таких предприятий отсутствуют профсоюзы и соответствующие социальные гарантии, как, например, коллективный договор или необходимость согласовывать увольнение работника с профсоюзом. Часто на таких предприятиях работодателем просто запрещено создание профсоюзов.
Кроме того, в особенности в последнее время, работодателями активно используются возможности информационных технологий для организации надзора и контроля над деятельностью работников. Информатизация рабочих мест невероятно удешевила соответствующие механизмы. Можно утверждать, что в "новой экономике" осуществилась мечта работодателя относительно контроля и оптимизации каждой секунды рабочего времени работника. Отныне можно контролировать не только то, сколько и каких операций, с каким качеством осуществил работник, но и выявлять все моменты несанкционированной передышки, или попытки использовать рабочее время в собственных интересах. Информационные технологии позволяют быстро находить наиболее эффективные последовательности выполнения всех операций, создавать системы, которые оптимально структурируют и максимально интенсифицируют даже довольно сложную работу и не дадут работнику «лодырничать» ни секунды. Все это приводит к значительной интенсификации работы, и повышению эмоционального напряжения, к выжиманию из работника максимально возможной добавочной стоимости за оплаченное работодателем рабочее время. Что в купе с увеличением продолжительности последнего и соответствующим уменьшением времени для отдыха едва ли можно считать общественным достижением в контексте провозглашенного постмодерном "свободного и самоуправляющегося самовыражения личности".
Таким образом, информатизация общества в руках работодателей выступает инструментом ликвидации социальных гарантий для нанимаемых работников, которые гарантировались трудовым законодательством в ХХ веке. Причем новые технологические формы разрешают найти не урегулированные трудовым законодательством схемы организации работы нанимаемых работников, и избегнуть, таким образом, формального нарушения законодательства. В то же время расширение неограниченной эксплуатации рабочей силы (неограниченное рабочее время, отсутствие пенсионного, медицинского, социального страхования) разрешает давить на рынок работы в "традиционных" сферах занятости, преодолевать сопротивление профсоюзов и добиваться уже официальной отмены соответствующих норм трудового законодательства на государственном уровне.
Возможно ли «общество знаний»?
«Общество основанное на знаниях», очевидно, воплощает в себе гуманистические идеи общественного развития, всеобщей доступности знаний и творческого развития личности. Почему же академические поиски «путей» к нему так бесславно запутываются в противоречиях между манифестами грядущего благоденствия и вопиющей социальной реальностью, в которой информатизация сочетается с фактическим уменьшением доступности информации и знаний для большинства населения?
Причем противоречивость процессов, к которым апеллируют сторонники теорий нового общества, зачастую ими осознается. Даже Кастельс, прямо соглашается с тем, что информатизация сочетается с социальной деградацией и реальный приход информационного общества без преодоления социальной сегрегации невозможен. Но для Кастельса это проблема, для которой нет решения. Ученые должны убедить «правительства и бизнес» опомниться – это максимум что он может предложить. В условиях, когда «правительства и бизнес» следуя неумолимой рыночной логике сознательно двигаются в противоположном направлении, это значит фактически признать свою теорию не более чем манифестом, утопией, которая рисует картину лучшего мира, но не в силах найти средство, чтобы хоть на миллиметр к ней приблизится.
Трагедия теорий «общества знаний» состоит в том, что они некритично основываются на концептуальном ядре сформированном качественно отличной от нынешней социально-экономической ситуацией 60-70-х годов ХХ века. В силу этого терпят неудачи сталкиваясь с новой реальностью – либо вынужденно впадают в эклектику, будучи в силах объяснить только отдельные тенденции, либо скатываются к утопическим манифестам, требуя от реальности прекратить «валять дурака» и следовать столь милым их сердцу теоретическим предписаниям гармоничного постиндустриального развития.
В обществе, которое все еще имеет очень значительный уровень социальных гарантий и, соответственно, неслыханную в истории доступность культуры и знаний для широких слоев населения, информатизация и постиндустриализация стали своеобразными механизмами воплощения постмодернистской "плюралистической" утопии. Когда вместе с дезинтеграцией традиционных общественных механизмов, которые обеспечивали массовый доступ к культуре и знанию (социальные гарантии и традиционные организации наемных работников), новые технологий за счет удешевления индивидуального доступа к соответствующим благам, создали на какое-то время иллюзию роста их массовой доступности.
В действительности же, общество движется к неумолимому обострению противоречий. Технологическое развитие в последние десятилетия происходит одновременно с социальной деградацией. То есть, одновременно с ускорением технологического развития и ростом роли знаний в производстве наблюдается усиление экономии на рабочей силе: увеличение интенсивности работы и продолжительности рабочего дня, уменьшение социальных гарантий. «Экономика знаний» возрастает количественно, но деградирует качественно. Увеличение доли занятых в так называемой "информационной сфере" происходит не за счет роста доступности знаний и информационных услуг и привлечения новых высококвалифицированных специалистов, а прежде всего за счет найма низкооплачиваемых работников, которые выполняют однообразную механическую работу.
Меры, которые предлагает Згуровский для строительства «общества знаний» в Украине исходят из утопичного теоретизирования, да и сами не просто абстрактны, но и внутренне противоречивы. Нельзя сказать, что они бесполезны. Он ратует за «эффективную инновационную политику государства» направленную на «привлечение внутренних и внешних инвестиций», например, в развитие «телекоммуникационной инфраструктуры страны». Это будет очень полезно для развития капитализма в стране, повышения его эффективности, прибыльности. Но когда он говорит о том, что таким образом «главной целью … [ государства ] … должно стать обеспечение высокого качества и безопасности жизни всех граждан Украины» – это либо бессознательная утопия либо сознательная ложь. До тех пор пока «общество знаний» будет строиться на основе рыночных капиталистических отношений главной целью будет оставаться извлечение прибыли. А последовательная реализация этой цели означает неравенство, в том числе и по отношению к знаниям, качеству и безопасности жизни.
Строительство «общества знаний» – это вопрос в первую очередь социальный и политический. Реализация потенций к социальному развитию возможна лишь при условии активных внеэкономических и политических действий, в частности, со стороны таких учреждений как профсоюзы, общественные организации, партии.
Развитие в условиях свободного рынка неизбежно приведет к возвращению к сверх-поляризованному капитализму, в условиях которого блага "информационного общества" (в частности, образование) будут труднодоступными для большинства населения.
_________________________________
[1] Белл, основывая свою теорию на статистике роста сектора услуг и уровня образования в США считает главным обобщающим признаком нового общества «социализацию»: "Если задать континуум, расположив на одном конце шкалы экономизацию (когда все аспекты организации специально приспособленны к тому, чтобы служить целям производства и получению прибыли), а на другом социализацию (когда всем работникам обеспечен пожизненный найм, и удовлетворенность работников становится основным направлением использования ресурсов), можно обнаружить, что на протяжении последних тридцати лет корпорации стабильно двигались, почти со всеми своими служащими, в направлении социализации". [Белл Д., Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. Пер. с англ. под. ред. В.Л.Иноземцева. М., 1999, с.391.]
[2] Хабермас характеризует это противоречие так: "[в государстве благосостояния] аппарат должен вмешиваться в хозяйственную систему с тем, чтобы заботится о капиталистическом росте, сглаживать кризы - и в то же время обеспечивать международную конкурентоспособность предприятий и рабочих мест, что бы возникал прирост, который можно был бы перераспределять, стимулируя частных инвесторов". [Хабермас Юрген, Политические работы./ Сост. А.В. Денежкина; пер.с нем. Б.М.Скуратова. – М: Праксис, 2005. – 368 с., с.96]
[3] Мей К., Інформаційне суспільство. Скептичний погляд / Пер. з англійської. – К.: «К.І.С.», 2004. – XIV c., 220 с.
[4] Кастельс подчеркивает: «сверхэксплуатация: я имею ввиду, занижение норм вознаграждения и условий труда для отдельных категорий работников (иммигрантов, женщин, молодежи, меньшинств) вследствие их незащищенности перед дискриминацией». Условием современного роста «количества рабочих мест во всем мире» выступает «сверэксплуатация: злосчастное развитие на самом деле достигается принятием на временную работу 250 млн. детей». Кастельс М., Інформаційні технології, глобалізація та соціальний розвиток. // Економіка знань: виклики глобалізації та Україна, під.ред. А.С. Гальчинського, С.В. Льовочкіна, В.П. Семиноженка, Київ, 2004.
|