Достоинства:

1) Обширный материал - из разных регионов, разных эпох. Часто - не понаслышке. Некоторые фрагменты религиозных текстов рассматриваются.
2) Публицистический пафос, популярность, лёгкость восприятия, определённые лит. достоинства. Книга действительно увлекательная и о потраченном времени не жалеешь, хоть подавляющее большинство приводимых фактов известны.
3) Актуальность - самые современные на момент написания факты.
3) Кой-какая систематичность.

Недостатки (оборотная сторона достоинств, как всегда):

1) Не даётся даже приблизительного определения предмета - религии, её структуры, функций.
Из-за этого построения Хитченса, в общем, довольно уязвимы: он приводит множество отвратительных явлений, явно связанных с религией, но как именно связанных, какую роль тут играет собственно религия как таковая, а какую - внешние в отношении неё факторы - не рассматривается. Из приведённого им массива фактов, скорее, следует, что облик религии полностью зависит от культуры данной социальной общности, поэтому у дикарей и невежд - религия жестокая и опасная, у образованных и культурных людей - в общем, безобидна. Какие люди, каково общество - такова и религия.
Более или менее можно по примерам Хитченса проследить функцию легитимации религией устаревших, в т.ч. жестоких традиций, обычаев, авторитарной власти. Но и в этом случае религия предстаёт как консервативная сила, что не обязательно свидетельствует против неё.
2) Религия рассматривается вне связи с социумом, исключительно гносеологически, причём и здесь очень односторонне: как воплощённое невежество, глупость, отсталость, предрассудки.
"Вполне естественно, что религии в первую очередь обращаются к большинству — нищему, пугливому и темному". Слово "глупый" у Хитченса в отношении религиозных идей и людей, их истово разделяющих, едва ли не самое частое (в выражениях он вообще не стесняется).
С помощью такой универсальной отмычки можно более или менее сносно объяснять принятие массовых предрассудков (но не сущность и возникновение базовых религиозных представлений), но уже с трудом - взгляды образованных людей. И если относительно гениев далёкого прошлого Хитченс ещё может хоть как-то обоснованно утверждать, что они многого не знали, то чем ближе к современности, тем больше ему приходится прибегать к суждению о "тайных атеистах", скрывающих свой атеизм из страха и параллельно с этим же говорить о том, что такие деятели, как Франклин или Ньютон в своём мистицизме были "детьми" (поскольку их к мистике никто не принуждал). Современных же верующих учёных он вообще старается не упоминать.
3) То же можно сказать и о причинах возникновения религии. Этому посвящена отдельная глава "Мутные истоки религии", но название, скорее, характеризует качество самих представлений Хитченса.
Хитченс почему-то счёл, что возникновение культа карго, секты Марджо и движения мормонов должно объяснить возникновение религии как таковой. Хотя это явно вторичные образования.
Тем не менее, и в этих культах можно было бы заметить различные корни или детерминанты религии, но Хитченс увидел, главным образом, только одно - союз глупости и шарлатанства:
"Не нужно быть снобом, чтобы заметить людское легковерие, стадный инстинкт и желание — а может быть и потребность — быть одураченными. Проблема стара как мир. Можно считать легковерие разновидностью невинности, которая сама по себе безобидна. Однако легковерие без конца провоцирует порочных и хитрых на обман, и потому является одним из самых уязвимых мест человечества. Пока мы не признаем этот настырный факт, мы не сможем правильно объяснить ни рост и живучесть религии, ни веру в чудеса и откровения".
Помимо "глупостей млекопитающих", ("млекопитающими" Хитченс любит называть всех, кто ему не нравится), "примеров тупости и изуверства правоверных", автор ещё цитирует Деннетта относительно полезности "веры в веру", понимая его таким образом: "в сфере же психологии существует вероятность, что верить в нечто выгодней, чем не верить ни во что, даже если это нечто не имеет никакого отношения к действительности".
Однако этот тезис он никак не обосновывает (что и затруднительно: неясно, каким бы образом человечество выжило, если бы люди вдруг сочли, что произвольная вера "выгодна". Очевидно, что к этому положению необходимо множество дополнений, в нём самом не содержащихся).
Кроме того, Хитченс очень часто в связи с религией пишет о "подавленной секуальности", в чём можно усмотреть подход к психологическим детерминантам религии, однако в книге какого-то развёрнутого и систематического объяснения им нет.
4) Религия для Хитченса явный "враг", о чём он пишет в заключительном предложении. Для победы над ним он предлагает перейти к "новой эре Просвещения, основанной на понимании того, что истинный предмет человеческого познания — сам человек. В отличие от своих предшественниц, новая эпоха Просвещения не будет всецело полагаться на героические прорывы одаренных и необычайно храбрых одиночек. Она вполне по силам человеку средних способностей".
При таком подходе естественно было бы ожидать какие-то рецепты преодоления религиозности, причём для масс.
Однако как только речь заходит о возможных социальных изменениях, Хитченс даёт полный назад и пишет, что религия неискоренима, ссылаясь при этом на Фрейда:
«в «Будущем одной иллюзии» Зигмунд Фрейд совершенно справедливо отмечает, что религиозное чувство в принципе неискоренимо, пока человечество не сумеет преодолеть страх смерти и склонность выдавать желаемое за действительное. Ни первое, ни второе не представляется вероятным… религиозное чувство — потребность в поклонении — может принять еще более чудовищные формы, если его подавляют».
В реальности же Фрейд в этой работе как раз и писал о возможности преодоления религиозности, причём именно социальными методами: безрелигиозным воспитанием детей:
"Я соответственно возражаю Вам, когда Вы приходите затем к выводу, что человек в принципе не может обойтись без иллюзорного религиозного утешения, что без него он якобы не вынес бы тягот жизни, жестокой действительности. Да, но только человек, в которого Вы с детства вливали сладкий - или кисло-сладкий - яд. А другой, воспитанный в трезвости? Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нуждается в наркотических средствах анестезирования. Конечно, человек окажется тогда в трудной ситуации, он должен будет признаться себе во всей своей беспомощности, в своей ничтожной малости внутри мирового целого, раз он уже не центр творения, не объект нежной заботы благого провидения. Он попадет в ситуацию ребенка, покинувшего родительский дом, где было так тепло и уютно. Но разве неверно, что инфантилизм подлежит преодолению? Человек не может вечно оставаться ребенком, он должен в конце концов выйти в люди, в "чуждый свет". Мы можем назвать это "воспитанием чувства реальности", и должен ли я ещё разъяснять Вам, что единственная цель моего сочинения - указать на необходимость этого шага в будущее?"
Фрейд лишь сомневается (и справедливо), что религию можно уничтожить одномоментно, но в принципиальной возможности преодоления «общечеловеческого навязчивого невроза» у него сомнений нет.
Позиция же Хитченса попросту противоречива: если массовая религиозность неизлечима и коренится в естестве человеческом, то не противоестественен ли сам атеизм?
И должно ли «изолировать и усмирять религиозный инстинкт», коли он – столь же неотъемлемая часть человеческого сознания, как и разум?
Может быть, напротив, «усмирять» следует атеистов?
5) Причина этих проблем, как мне думается, в социально-политических взглядах Хитченса.
Разочаровавшись, по собственным словам, в левых идеях, в социальном реформаторстве, он счёл, что они являются разновидностью религиозных, а социальный прогресс – утопия, к тому же приводящая к неисчислимым жертвам («коммунистическая диктатура» в сталинском СССР, с его точки зрения, аналогична диктатурам в гитлеровской Германии, фашистской Италии, милитаристской Японии).
Но, отвергнув «коммунизм» и прочий «светский тоталитаризм», он отверг и марксистское социальное объяснение реальности, потому капитализм стал для него «естественным» следствием абстрактной человеческой природы (как, собственно, это и было для философии Просвещения).
"Люди желают обогащаться и жить в достатке. Они могут одолжить или даже подарить деньги нуждающемуся другу или родственнику, не ожидая взамен ничего, кроме благодарности или возвращения одолженной суммы, но они не готовы давать беспроцентные займы незнакомцам. По счастливой случайности, алчность и жажда наживы — двигатели экономического развития".
Поэтому бороться с капитализмом, по Хитченсу – всё равно бороться что с сексуальностью, стремиться ограничить жажду наживы вредно для человечества.
"Исправление человеческой природы, лежащее в самой основе тоталитарного порыва, — идея, по сути, религиозная"
При такой постановке вопроса объяснить социальную суть религии, то, что именно эксплуататорское общество и генерирует, и поддерживает религию, конечно, невозможно.
Как и предложитьдействительно действенные меры преодоления религиозности большинства.
Остаётся лишь опровергать человеческую «глупость», да уповать на либеральную «свободу» и абстрактный гуманизм, которые, как сам же Хитченс и демонстрирует в книге, вовсе не препятствуют религиозному фундаментализму.
Капиталистическая система не способна защитить от угроз и преследований фундаменталистов даже его самого или его друга Салмана Рушди, причём не где-нибудь в Иране или Ираке, а в наиболее развитых странах Запада.
В общем-то советские научные атеисты, пусть и посконным стилем, но писали правду об ограниченности буржуазного атеизма – именно такой он и есть, даже в лучших своих представителях и ограниченность как раз и состоит в буржуазности, в конечном счёте.
Что не отменяет, конечно, достоинств этого буржуазного атеизма и в частности, атеизма покойного уже Хитченса, отважно пытавшегося назвать вещи своими именами.