Опять, так знакомо, картинки из времени давнего - Нас мало осталось, кто помнит об этих деньках. Торчим у Рескома, надеясь увидеть Дудаева - С портретами Цоя в больших самодельных значках.
Кто ярким пятном, кто смущенным неброским наброском - Я б всем по портрету, да вдруг еще гнев навлеку. И Цой, похороненный в Питере на Богословском, - Единственный мертвый на нашем коротком веку.
Еще мы не знаем ни страха, ни боли, ни меры. Не сводит нам челюсти терпкая, вкусная месть. А город стоит, от предсмертного ужаса серый, Мы вроде все видим - но все принимаем, как есть.
Стоим и смеемся, как издревле Господом велено. Предсмертные дети недавно ушедшей страны. И нет еще близко средь нас иудея ни эллина, Ни суфия ни салафита - ни жертвы войны.
И тот же Санек - он кому-то какой-то ли враг ли? И тот же Джохар - он Джохар, а не высшая власть. И светленький мальчик, такой весь застенчиво-наглый, Вдруг с бухты-барахты меня обещает украсть.
Серьезный такой - ну решайся давай, или-или, Я взрослый уже, увезу тебя к деду в Шали. И дрогнуло сердце: его ведь, наверно, убили. А может, и нет - ведь меня же убить не смогли.
Источник |