Елки горят

Дворовые игры рождаются внезапно, и завоевывают души подростков со скоростью огня, пожирающего сухую хвою. Никто точно не знает, кто первым придумал воткнуть в снег выброшенные после праздников елки. Говорят, это сделал Барбос из девятиэтажи у холма на краю Бортничей. Он будто бы первый принес на горку зеленые остовы выброшенных деревьев, и тащил их кверху по склону, съезжая по накатанной скользкой лыжне. Мертвые сосны и ели вернулись назад к лесу, где их вырубили перед праздниками. Прочно вкопанные в сугробах, они снова казались живыми – словно всегда росли на лысоватой вершине холма: песчано-желтой летом и ослепительно белой в эту снежную зиму.  

К вечеру Барбос притащил от гаражей канистру с бензином, и облил из нее вкопанные деревья. Приторный химический запах широко разлился в чистом морозном воздухе, как капля масла разливается в стакане воды. Мертвые елки подожгли, превратив их в огромные факела. Барбос и его друзья из девятиэтажки с криком скатывались между ними на санках, и на сворованных где-то железных листах. Тлеющие пятна огня на склоне были видны со всего района. Крилик смотрел на них из окна – он отодрал поролон, раскрыл законопаченные рамы и вдохнул холодный воздух с легким привкусом гари. 

Следующим вечером  на склон потянулись подростки с разных дворов, волоча за собой десятки елок со свалок и пустырей. Сгоревшие накануне деревья смотрелись закопченными скелетами на белом саване снега. Их вытаскивали из лунок, вставляли туда новые, зеленые елки - и на холме опять пахло бензином и хвоей. Двое малых, визжа, поджигали деревья факелами из сучьев, обернутых промасленным тряпьем. И как только огонь охватывал их в полную силу, с холма съезжали сразу несколько саней.

Крилик был среди них – он несся вниз, к жарким снопам огня, за которыми блекли огни вечерних домов и гаснущие краски зари. Санки на скорости миновали первое пышущее жаром дерево – а перед лицом уже росло новое огненное пятно. В этот раз, проезжая около елки Крилик исхитрился ударить ее ногой, и она разлетелось брызгами искр и шкварчащих в снегу головешек. Сани качнулись в сторону, он почти сразу влетел в третье дерево, и, переворачиваясь, чуть опалил ладони. Встав на колени, Крилик студил их в сугробе, а к нему бежал Барбос, со смехом протягивая початую пластиковую бутыль с пойлом.

Глоток самогона ожег гортань, заставив забыть о руках. Крилик отдышался, и, повернувшись, смотрел обратно, на склон. Перед его глазами плясали догорающие во тьме ели, а между них с воплями катились вниз чемпионы огненного бобслея.

Елки кончились, и Крилик побрел за ними на свалку у края поселка, на нетвердых ногах, ватных от катаний и самогона. Луна светила через облака мягким светом, словно лампа в лиловом торшере, и было видно, как из лесу выскользнула тень, метнувшись к темной куче елочных трупов. Остановившись, Крилик издали смотрел на человеческую фигуру в долгополом рванье. Это была женщина – она подобрала пару елок, и потащила их назад, к лесу. Крилик пошел следом, стараясь выдержать расстояние и не хрустеть скрытыми под снежным ковром ветками. Зимний лес сомкнулся за ним темной камерой с решеткой из сосновых стволов, а женщина все тащила елки вперед – туда, где в темноте светил слабый свет, и раздавались глухие, мяукающие звуки.

Светилось будто из-под земли, из большой ямы – это был то ли овраг, промытый ручьями в песчаной почве, то ли воронка от упавшей полвека назад бомбы. Спрятавшись за корявый ствол на ее краю, Крилик глянул вниз, и увидел, что в яме стоят землянки, укрытые грязными ватными одеялами, и притащившая елки женщина уже качает на руках укутанного в платки ребенка. А цыган в оранжевой робе железнодорожника кидает деревья в большой костер посреди оврага, и по его песчаным откосам ходят красные отблески – будто по краям огненной чаши, врытой в холодное чрево земли.

Крилик прижался к стволу, поднял тяжелую пьяную голову – туда, куда уходила ввысь шершавая колонна сосны. А внизу женщина рубила дрова, растапливая буржуйку, из землянки неслись крики игравших детей, большой костер утробно гудел. И эти звуки, сливаясь, уносились вместе с искрами к темному небу, застывая там равнодушными к судьбам людей звездами.