Всякий, кто задумывался над особенностями политической жизни в России, наверняка приходил к парадоксальному, но неизбежному выводу. С одной стороны, всё в нашей стране исходит от государства. Оно – единственный организатор, только оно может порождать по-настоящему жизнеспособные структуры.

Но свой статус единственного организатора власть бережёт куда более ревниво, чем ветхозаветный Иегова – свой статус единственного бога, которому могут поклоняться евреи. И потому любые негосударственные структуры, любые независимые от власти центры объединения ей позарез необходимо уничтожить – или поглотить, переварить и сделать частью себя. Иначе говоря, единственный организатор в стране, чтобы сохранить свою роль, вынужден активно заниматься дезорганизацией. Думаю, это можно без преувеличений назвать «русским парадоксом».

Можно было бы сказать, что подобная ситуация имеет корни в советских временах, но в действительности она восходит ещё к дореволюционной эпохе. В то время, конечно, возможностей у государства было поменьше – однако и тогда оно из кожи вон лезло, чтобы прибрать к рукам даже относительно безобидные земства. Кое-что в этом плане изменил 1905 год – да и то не сказать, чтобы радикально.

Ну а в СССР, чего уж греха таить, подобное было нормой. О политических партиях и речи нет, но ведь и любые другие организации – от профсоюзов до клубов филателистов – стали придатками партийно-государственной машины, и без её благословения существовать не могли. Тогда, как верно замечает Кагарлицкий, социальная структура общества стала продолжением структуры управления.

В современной России достоинств Советского Союза, увы, нет, зато его пороки сохранились, и даже расцвели. Какие-то зачатки общественных структур формировались на рубеже 80-х и 90-х годов – но после ельцинского переворота государство всё подмяло под себя. Оно вновь стало единственным организатором – и, именно в силу этого, главным дезорганизатором.

Поскольку всё общество у нас, так или иначе, существует при государстве (а никак не наоборот), то нелепо сетовать, например, на слабую активность профсоюзов. Вы вообще о чём? Существует ФНПР – профсоюзная система, имеющая фактически государственный статус. Поскольку в России верхушка госаппарата и крупные собственники суть одно и то же, то ФНПР никогда не позволит входящим в неё профсоюзам всерьёз выступать против хозяев. Конечно, и помимо неё существуют профсоюзные структуры – но и им в первую очередь требуется признание со стороны власти. То есть – официальный статус, включение в систему.

Другой пример – из сферы чистой политики. В не столь уж далёком 1999 году в российской верхушке оформились два политических центра – «Единство» и ОВР. На первый взгляд, сложились предпосылки для формирования двухпартийной системы на американский манер. Что мешало ОВР стать «российскими демократами», а «Медведю» – российскими республиканцами? Ничто не мешало, кроме этого самого «русского парадокса». «Партия власти» в России может быть только одна, одобренная в Кремле и единая с государственной машиной. Все остальные - … ну, не то чтобы враги народа, но маргиналы, не допущенные к принятию решений. Над такими можно только снисходительно посмеиваться. В результате ОВР прижали настолько крепко, что Лужкову пришлось образовать с «Единством» общую партию. Хотя он не мог не понимать – это будет «партия Путина», а сам он в ней станет в лучшем случае вторым номером (как мы знаем, даже не вторым). А что делать? Ты не в Чикаго, моя дорогая.

Приглядимся и к КПРФ. Как известно, эта партия даже не скрывает, что не борется с системой, а, напротив, работает на её укрепление. Идеология у неё предельно мутная, невнятная и противоречивая, а вся практика сводится к невероятно скучным митингам. И, тем не менее, эта структура продолжает оставаться наиболее влиятельной в российской оппозиции, на неё даже сейчас кто-то возлагает надежды. Почему?

Причина всё та же. КПРФ, по меткому определению Анатолия Баранова, есть «лицензированная государством монополия по оказанию населению оппозиционных услуг». Лиши её официального статуса – и что останется? КПРФ тоже «при государстве», она тоже получила ярлык – правда, не на княжение, а всего лишь на оппозиционность. В России и это необходимо – в силу того же «русского парадокса» оппозиция тоже должна быть придатком властных структур.

Приходится признать: Российская Федерация де-факто есть корпоративное государство. Здесь, в отличие от фашистской Италии, это обстоятельство не афишируется, но не становится от этого менее реальным. Чтобы какое-то общественное объединение могло существовать – необходимо, чтобы государство одобрило его и включило в свою систему. Иначе говоря, необходимо, чтобы оно стало корпорацией.

Вопрос в том, вечен ли «русский парадокс», или же ему можно положить конец. Я склоняюсь ко второму ответу, и вот почему.

Уже много лет в Европе и лучших домах Филадельфии считается bon ton сожалеть, что российская оппозиция никак не может объединиться (принято думать, что из-за амбиций вождей). Ну а в разрозненном виде она уж точно не представляет собой альтернативы режиму Путина – Медведева.

Я же считаю иначе: если альтернативы существующему режиму нет – то и слава богу (которого тоже нет). Что могло бы быть альтернативой путинской «вертикали»? Только другая, теневая «вертикаль», которая при некоторых обстоятельствах могла бы прийти на смену нынешней. Вот в конце 90-х такая альтернатива как раз была – лужковская. И в случае победы ОВР нас ждало бы новое издание рассказанной Тацитом истории о римском наместнике, который, жалея денег на статую нового императора, велел заменить голову у старой статуи. Персоналии бы поменялись, но государствоцентричная (увы, о современной России нельзя говорить иначе, как на смеси французского с нижегородским) система сохранилась.

Сейчас, по счастью, такое невозможно. Единственное, что даёт России надежду – пестрота и разнородность оппозиции. Разумеется, после падения существующего режима к власти может прийти только она. Но дело в том, что ни одна оппозиционная организация не может быть достаточно сильна, чтобы в одиночку овладеть властью. Стало быть, неизбежны союзы и коалиции – то есть множественность политических сил. Существование единого центра, из которого исходит абсолютно всё, станет невозможным.

И в первую очередь от этого выиграет рабочее движение. Избавление от структур, подобных ФНПР, для него будет равнозначно освобождению от государственной опеки.

Тогда оно наконец-то станет серьёзной общественной силой – и мощным союзником для левых организаций.