Я познакомился с ней ночью под Рязанью, на московской трассе. Сидел в придорожном кафе, пил чай, общался с престарелой продавщицей, тосковал. Надо было раскладывать надоевшую палатку и спать в жутком холоде. На улице ветер и сырость.

Она зашла, скинула куцую лакированную курточку и сложилась пополам от кашля. Отдала долг продавщице, показала ей полиэтиленовую скатерть, которую только что получила в подарок от дальнобойщика. Покрутили эту ерунду в руках и приспособили накрывать булочки, чтобы не зачерствели.

- Во мужики, а! Вместо бриллиантов полиэтиленовые скатерти дарят, - шутя говорит продавщица и косится на меня.

- Нахуй мне бриллианты, я сама как бриллиант. Тёть Тамара, налей чаю.

Взяла свою личную, большущую кружку, села за столик и принялась искать сигареты. Я протянул ей пачку.

- А это журналист, - говорит с гордостью тётя Тамара. – Из Киева путешествует.

- Ну, так расскажи, - я пересел за ее столик. – У меня времени много.

Ей тридцать пять. Сама родом из Казахстана, хотя родных мест не помнит. Наполовину украинка, наполовину казашка – это то, что знает о родителях. Росла в детском доме. Первый срок получила за угон мопеда, сидела в детской колонии.

- Заставляли кирпичные стены водой мыть. Чтоб не повадно, значит.

Не бухает и не колется. С гордостью показывает чистые вены. Сама сохранилась вполне, фигура есть, только худая, на лице скулы режутся.
- Это я после родов похудела. Мальчика этой весной родила. Не выжил… Я, беременная, до последнего на трассе стояла, всю зиму. Мож, поэтому… А вдруг у меня рак?.. Прикинь, живу, а у меня рак.

Последний срок, – десять лет – Ксюша отсидела за убийство. Топором буквально четвертовала своего сожителя, тридцать пять ран.

- Пил?

- Пил, конечно. Он меня среди ночи в жопу захотел, не дала, он избил. А потом ножницами в шею два раза, видишь шрам?.. – запрокидывает голову, - Соседку позвал, кричит, что я споткнулась, порезалась, скорую… Меня зашили, я там неделю валялась. Сестра его приходила, она в той же больнице санитаркой. Просила не садить брата. Да не собиралась его я его садить… Потом смотрела там телевизор, – там в коридоре телевизор, и что-то перемкнуло. Перемкнуло что-то.

Не долечившись, сбежала из больницы и сожителя порешила.

И кашляет, и кашляет.

- Я без сутенеров работаю. Буду я этих сопляков кормить… Прикинь, щас сутенеры – 19-20 лет, малолетки. Это они меня, тетку, кормить должны… Меня и били тут уже. А я не боюсь, ниче не боюсь. Говорю им – «Ну, прибьете, тут на мое место другая завтра станет». Там за мостом толпа целая девчонок работает. Тоже сами на себя. Нас много таких, которые сами на себя… А жалеть меня не надо. У всех жизнь трудная. У тебя вот, что ли, она легкая? Мне клиенты сразу на жизнь жалуются, а потом уже… У всех она трудная. У всех.

Говорит, говорит, подбородок в руку уперла, глаза закрываются.

- Вот нажралась антибиотиков. А че-то не помогает…

- Да тебя выключит сейчас.

- Выключит?.. Выключит. Мож, и выключит. Мне работать надо.

- Ты б, Ксюша, приютила человека, а? – встряёт тетя Тамара, - че ему в палатку, это ж не по-людски.

- На дачку, что ли? – встрепенулась Ксюша, - Только у меня там света нету. И отопления нету. Зато одеяло новое, пуховое. Чистое, ты не подумай. У меня тут дачка, я ее выкупила за семь тысяч. Зимой там жила, пол ото льда скользкий был. Я сейчас комнатку в городе снимаю, но туда далеко, там хозяин на железной дороге работает, пути проверяет… Он этот, он…

- Обходчик?

- Да, да, обходчик, а жена евонная дома сидит, с двумя дитями. Они кричат, да эти еще ругаются, покою нет. Я тебя туда не поведу, и далеко же. Вот на дачку, тут метров сто пятьдесят, идти – ни о чем, ваще…

- Да неудобно как-то…

- Не, поглядь, тёть Тамар! Бродяга, а какой стеснительный… Только ты того, пожрать купишь?.. Немного. Жрать охота. А работать я сегодня не буду больше. Не могу.

Пожрать купили и пошли. Идти – по посадке какой-то, мимо свалки, и правда метров сто пятьдесят. Темный крохотный домик, двор с бурьяном и яблонями, кривая калитка.

- Вот поглядь, порожек, доски новенькие, сама прибивала.

Ксюша стала какой-то стеснительной и суетливой.

- Вот диванчик, нормальный, одеяло чистое, гусиное. Пододеяльника только нет. Да ты не волнуйся, я сюда никого не вожу, ты первый. Тут чисто. Доски на потолке видишь? Это мне друзья делали, я попросила. Они бомжи, но хорошие ребята. А это мишка – глянь, мишка, он стихи рассказывает.

Берет с кровати плюшевого мишку, жмет его, и тот начинает декламировать про елки, шишки, ягодки и мед.

- Это мой друг. Мне его дальнобойщик подарил.

К этому моменту у меня уже ком в горле стоял. Особенно когда мишка этот, единственное существо, с которым она просто спит, в темном холодном доме начал свои детские стишки добрым металическим голосом рассказывать. Ксюша кашляет, кашляет, шмыркает носом. Похоже, пневмония.

- А подушки-то нет! Нет подушки. И матраца нет… Как же я тебя положу без матраца-то…

- Да хрен с ним, с матрацем.

- Не, не, ты тут сиди, кури, я за матрацем. Я раньше тут рядом жила, снимала домик, пока этот не выкупила. Не все вещи еще перенесла.

И выскочила. Я взял сигареты, положил в карман нож и вышел за пристроечку. Ну, вот подумайте – проститутка с шоссе ведет вас через темную посадку в какой-то дом, где никто никого искать не будет. Стремно? Есть чуток. Потом она убегает, а вернется сама или с компанией – хрен знает. Потому нож в кармане, и стою за углом.

Нет, вернулась сама. Волокет огромный матрац вскатку, пытается с ним на плече закрыть калитку. Я из укрытия вышел, включил фонарик.

- Фу, блять, испугал, придурок!..

- Да я поссать ходил.

- А… ну идем укладываться.

- Ты есть будешь? У меня печка портативная, сковородочка, разогреть могу.

- Не хочу я жрать уже. Перехотела. Тошно чего-то, и голова гудит.

И кашляет, кашляет. Попробовал лоб – горящий и сухой. В доме света нет, при фонарике ее лицо кажется зеленоватым.

- Диван у меня один, сам видишь. Раздевайся. Приставать начнешь – локтем стукну.

Ксюшенька, дурочка, ну каким локтем? Тебя же от ветра качает. Я раздеваться не стал, на всякий случай. Нож под диван тайком положил. Она разделась, запрыгнула под одеяло, тихо дрожит.

- Сил нет трахаться. Ты думаешь, это легко? Не, ноги раскидывать не трудно, только если не много. У меня за одну ночь однажды семнадцать было. А минет делать, головой махать… Я знаешь, какой минет делаю? Мужики выпрыгивают просто…

- Холодно-то?

- Холодно.

- Обнять можно?

- Обними. Нет, телефон сразу подай, я тебе песню поставлю. Про меня. Группу «Воровайки» знаешь, нет?.. Вот слушай.

«Не воровка… не шалава… слова такого она раньше не знала…» Ксюша накрылась одеялом с головой, шуршит в темноте обертками от конфеток.

- Ты чего, с конфетой во рту засыпаешь? Зубам хана будет.

- Детдомовская привычка, - хихикает совсем по-детски, - «Рачки» люблю. А ты не любишь? Нас в детдоме заставляли спать под одеялом с головой. Кто высовывался, того линейкой. Слушай, ты только завтра с моими последними рублями не уходи, у меня 500, сегодня заработала. Последние 500 заберешь - найду… Друзьям скажу. И я того, кашлять во сне буду сильно, извини.

Так и заснули.

Проснулся рано. Она спала, прижав к себе мою руку вместо мишки. У меня весь бок затек, шея затекла, пришлось терпеть. Глаза открыла не раньше полудня, когда ей продавщица с кафе позвонила. Интересовалась - жива, нет.

Я умылся - кран от поливочной трубы в углу огорода, как только морозы начинаются, его перекрывают. Заварил ей чаю на моей печке. Растер спину спиртом – ей дальнобойщик подарил целую бутылку, осталось не больше трети. Она завернулась в одеяло.

- Ты извини, что не провожу, - прогудела простуженным голосом, нос заложен напрочь, - ты на звук машин иди. Тут идти – ни о чем, ваще.

Я вышел в прихожую, проверил вещи, заглянул в кошелек, пересчитал. Положил ей на тумбочке денег. Не много и не мало, как за гостиницу. И ушел.

Источник