Репортажи из косовского рейда 

Караван на Приштину. Танки на знаках. Бастион ООН. Безработная молодежь. «Welcome home»: трансплантационная демократия. Хоккей на Косовом поле. Беженцы в контейнерах. Старый схрон и сливовый сад

Чтобы попасть в сербскую часть Косовской Митровицы, или в другие муниципалитеты на севере Косово, достаточно сесть на рейсовый белградский автобус. Маршрутки на Приштину стоят отдельно, возле железнодорожной станции, и на них нет никаких опознавательных знаков, а билеты заранее заказывают по телефону. Три микроавтобуса одновременно отправляются из Белграда на юг, в сторону Ниша, и мы караваном едем через всю страну, наблюдая, как равнина переходит в Балканские горы – красивые и неуловимо непохожие на румынские и украинские Карпаты. Так же, как чем-то непохожи друг на друга лица сербов и восточных славян. Дорога перед границей шла через горы, и, благодаря карте, стало понятно, что автобусы объезжают северный сербский анклав, выезжая прямо к границе «албанского» Косово. 

Сербская полиция быстро проверила документы и совсем не досматривала багаж, а потом мы остановились у пограничного блокпоста КФОР – военных сил под эгидой НАТО, рядом с бронетранспортером и танком, к которому небрежно прислонили какую-то штатскую мотоциклетку. Надвигались быстрые горные сумерки, из дверей КПП мерцал монитор компьютера, по которому проверяли паспортные данные пассажиров – белградских албанцев и сербов из анклава Грачаница. Затем двери маршрутки раскрылись, натовский пограничник заглянул внутрь салона и стал называть фамилии, выдавая паспорта без печатей о въезде. Натовское Косово еще не имеет виз, и не регистрирует въезд на территорию края. Багаж не досматривали вовсе. Шофер сноровисто поменял сербские автомобильные номера, поставив вместо них косовские знаки, и мы начали спуск вниз, в Косово – огромную долину, окаймленную грядой мягко раскрашенных закатом гор. Внизу буйно цвела сирень и конский каштан, который когда-то ушел из этих мест с посохами монахов, чтобы с боем завоевать северный Киев. А наверху, на одной из вершин, уже почти в темноте, нежно розовела полоска уцелевшего на высоте снега.

В маршрутке играло македонское радио, по косовским дорогам двигался поток мирных автомобилей. Они проезжали через мосты со специфическими дорожными знаками, на которых были намалеваны один или два танка – что указывало, сколько военной техники способен выдержать каждый мост. Патрули КФОР проносились по дорогам примерно каждые в полчаса, и сидящие в них натовские солдаты, в полном вооружении и в очках, очень похожие на копирующих их страйкболистов, резко диссонировали с окружающим мирным пейзажем. 

Рассказывая о Косово, нужно избежать двух крайностей: ложного пафоса и военных «страшилок», нередких в репортажах из подобных мест, и, вместе с тем, неоправданного упрощения той ситуации, в которой оказались живущие здесь люди. Бросалось в глаза, что внешне этот край мало похоже на воюющую страну – особенно на кошмарном фоне Чечни, Ливана или сирийских Голан. Путешествуя по нему, вы рискуете немногим больше, чем гуляя в окраинных кварталах Киева или Москвы. Однако, это взгляд пришлых людей со стороны. Те, кому приходится постоянно жить здесь вместе со своими семьями, никогда не назовут свою жизнь мирной.  

Приштина, «этнически чистый» город, где ныне проживает всего четырнадцать сербских семей, наглядно раскрывает эту специфику «замиренного» косовского «Юнистана». С утра мы с Атанасовым направились в штаб квартиру ооновской гражданской администрации – UNMIK, двигаясь к ней в веселом потоке албанской студенческой молодежи, спешащей на университетские лекции. Сербская часть студентов и преподавателей основали Приштинский университет в изгнании, который мы позднее видели в северной части Косовской Митровицы. Албанские подростки – основная часть населения Приштины – одеты на современный европейский манер, и паранджа встречается здесь куда реже, чем кокетливо выглядывающие из джинсов трусики. И только пожилые крестьяне-албанцы из сел, в фесках и пастушеских сапогах иногда имеют по-настоящему патриархальный вид. 

Пройдя бульвар Билла Клинтона, с расположенной на нем парикмахерской «Хиллари» и большим портретом самого американского президента, мы подошли к ООНовскому кварталу на улице Гарибальди. Это название уцелело после массового переименования приштинских улиц, у которых в один раз отняли их прежние, югославские имена. Перед «Гранд-отелем», где ныне обычно останавливаются европейские дипломаты, стоял монумент полевому командиру Армии Освобождения Косово, выполненный в псевдореалистичной манере наших «афганских» памятников. Вход в миссию UNMIK находится за углом, под защитой колючей проволоки и бетонных тумб, которые должны сдержать атаку груженого взрывчаткой грузовика – причем, эти бетонные блоки гламурно обточены под цветочные клумбы. ООНовский полицейский, который как раз проверял миноискателем днище въезжающего внутрь автомобиля, показал нам дорогу к укрепленному «гейту», заложенному мешками с песком – в таких небольших белых мешочках продавали когда-то у нас дефицитный перестроечный сахар. Разительный контраст с постсоветским городом Грозным, где песок засыпали в грубую серую мешковину. 

Охрана проверила наши вещи на обычном рентгеновском аппарате из аэропорта, после чего молодой албанец Омар занялся оформлением ооновских документов, удостоверяющих нашу профессию журналистов. Этот англоязычный юноша относился к прослойке приштинской интеллигенции, целиком живущей за счет грантов и синекур в местных представительствах международных структур. Особо активный рекрутинг проводит военное командование США, которое предлагает работу на рекламных бигбордах, где бравый морпех пожимает руку туземного подростка. Огромной массе других, безработных албанских подростков приходится выезжать на заработки за границу или вступать в полувоенные группировки, контролирующие наркотрафик, торговлю оружием, крадеными машинами и людьми. В албанских борделях хватает и украинских девушек, которых наш знакомый русскоязычный албанец из деликатности именовал «молдаванками».

– Я их видел, и мне было очень неприятно. Такие образованные женщины, они не заслужили этой судьбы, – рассказывал он в своем доме, где, во время беседы, то и дело пропадал свет. Перебои с электроэнергией, которую сейчас генерирует единственная станция на Косовом поле, остаются постоянной бедой жителей Косово. 

Разрушенное производство края – в Приштине, городе вполне европейских ресторанов, легко наткнуться на ржавые трупы давно не работающих заводов, – не может обеспечить мирный заработок для большинства албанского и сербского населения, а уровень местных зарплат колеблется на уровне 300 евро. Причем, валюта ЕС давно является официальным платежным средством албанского Косово. Известная приштинская шутка: «наше производство – это политика»,  – уже не кажется большинству такой забавной, как раньше.  Социальный кризис подпитывает ряды албанских радикалов из популярного движения «Самоопределение». Они добиваются вывода ооновской UNMIK и выступают против новой, колониальной администрации EULEX, открыто называя их оккупационными структурами. Граффити с этим требованием чаще всего встречаются на стенах Приштины и других албанских общин. «Не желаем быть «Юнистаном»!, – пишут на домах молодые и маргинальные косовские албанцы, которых не допускают даже в местный, сегрегированный по этническому, «ливанскому» принципу парламент, где представители «титульной» нации имеют квоту на 99 мест из ста двадцати.

Сразу за зданием UNMIK распложены два бигборда: реклама натовских войск с изображением бравых солдафонов и военного вертолета, призванная улучшить отношение к этим фактическим оккупантам края и фотопортет Рамуша Харадиная с лаконичной надписью «welcome home». Этот бывший полевой командир и премьер-министр Косово, обвиняемый в массовых убийствах и торговле человеческими органами, накануне был оправдан Гаагским судом, – после того как двенадцать свидетелей по его делу таинственно погибли, а остальные вовремя изменили свои показания.

«Хирурги удаляли органы из тел заключенных. Эти органы потом, как сообщили наши источники, направлялись в хирургические клиники за границу для трансплантации платежеспособным пациентам. Один из наших информаторов был лично задействован в доставке подобных посылок в аэропорт. Жертвы, лишившиеся одной почки, вновь возвращались за решетку в барак до момента своего окончательного убийства ради других жизненно важных органов. Таким образом, все заключенные барака были осведомлены об участи, которая ожидала их самих», – рассказывает об этом бизнесе недавно изданная книга прокурора Карлы дель Понте, которая характеризовала Харадиная эпитетом «кровавый мясник». Причем, среди вменяемых экс-премьеру Косово жертв значатся не только цыгане и сербы, но и этнические албанцы.

В центральной пешеходной зоне Приштины располагаются офисы еэсовских структур, представительств западных корпораций и подразделений UNMIK. На одном из них демонстративно вывешены фото албанцев: как говорит англоязычная аннотация, они погибли в конце девяностых годов от рук сербских властей. Возле официальных учреждений рядком вывешены флаги НАТО, ЕС, ООН, Албании, и новый политкорректный косовский флаг с шестью звездами – по числу основных народностей края, выполненный в манере символики Евросоюза. Характерно, что сами албанцы используют его крайне редко, предпочитая вывешивать на домах красное албанское знамя с черным двуглавым орлом. По иронии судьбы, старосербское название Косово можно приблизительно перевести фразой «Земля черных дроздов» – хотя никакие птицы, конечно, не виноваты в том, что сотворили в этом крае туземные и пришлые политиканы.

Натовские и американские флаги попадаются даже в местных бутиках, а местные гостиницы украшают уменьшенная копия Статуи свободы и плакат по мотивам фильмов о Рокки, на котором американский боксер уверенно нокаутирует советского визави. Новую косовскую эмблему в основном можно встретить на раскладках продавцов солнцезащитных очков, приторговующих сувенирами в виде вымпелов Армии Освобождения Косово, портретами погибших полевых командиров и пурпурными панно с картой Великой Албании. Помимо Косово, в нее входит добрая половина Македонии, включая ее столицу Скопье, а также обширные территории Сербии, Греции и Черногории. Здесь же можно купить телефонные карточки мобильного оператора княжества Монако, также сумевшего погреть руки на костерке Балканской войны. 

Исторические мифы нового Косово затрагивают самую неожиданную тематику: например, здесь говорят об особой местной породе овчарки, которая якобы является древнейшей на всем континенте – однако, по мнению албанских патриотов-кинологов, этот факт намеренно замалчивался в тоталитарной Югославии. А на бигбордах можно увидеть изображение керамики древних иллирийских племен, от которых выводится родословная нынешнего протектората Косово, живо напоминая о трипольском психозе украинской элиты.

В центре Приштины стоит памятник албанскому полководцу Скандербегу – османскому полководцу, а затем герою сопротивления османской Турции. А в двух шагах от него, рядом с военным постом КФОР, можно наблюдать югославский монумент Дружбе народов, оплетенный колючей проволокой и густо исписанный матюками. В таком же, вандализированном виде находится памятник партизанам-антифашистам времен Второй мировой войны, сражавшимся против войск Муссолини и албанских эсэсовцев из дивизии имени ни в чем не повинного Скандербега, которые вырезали здесь, в Приштине, три сотни косовских евреев. И только нецензурные слова на недостроенном соборе святого Петра аккуратно замазаны белой краской. 

Пора знакомиться с главными памятниками этого края, и пройдя по улице Армии Освобождения Косово к бульвару Билла Клинтона, где в конце прошлого года произошел крупный терракт, мы ловим такси на Косово поле. Причем словоохотливый албанский водитель тут же рассказывает, что ему уже приходилось возить здесь украинцев из какой-то канадской бизнес-компании. Мы едем к небольшому изящному мавзолею османского султана Мурада Худавендигяра – «Богоподобного», который погиб здесь от руки серба Милоша Обилича. Возле него растет древняя, почти развалившаяся смоковница, и журчит источник, в котором совершают омовения исламские паломники.

Таксист долго не хотел везти нас в Газиместан, к главному сербскому монументу в память о драматической битве на Косовом поле, где войска сына Мурада, – султана Баязида Молниеносного, принявшего командование в ходе сражения, после смерти отца, – предварительно удушив своего старшего брата, – разбили объединенные силы сербов, албанцев, влахов и босняков.

– Все равно солдаты вас туда не пустят, – упрямо повторял наш шофер, – но, в конце концов, мы все-таки приехали в это пустынное ныне место, к большой каменной башне, которую по периметру окружала колючая проволока, ежи и огневые точки. Дежурившие здесь словаки из натовского контингента вначале проверили нас вопросом о лучшей хоккейной команде Украины, а затем демократично разрешили снимать все, кроме понатыканных всюду укреплений, техники и солдат. Мы поднялись на вершину памятника, где на мешках с песком, как на тюфяках, возлежал снайпер, читавший какой-то порножурнал. При нашем появлении он принялся старательно рассматривать в бинокль великолепные косовские пейзажи, над которыми плыла песня десятков жаворонков. А снизу, из магнитофона в словацком блокпосте, доносились куплеты опришковской песни о Довбуше. Той самой, со строчками о нашем, карпатском Косове: 

«...аби Кути не минути, до Косова повернути».

– Я сам родом из Ужгорода, – сказал нам внизу словацкий сержант, тщательно проверяя отснятые с башни фото.      

Зечир Садыку, владелец небольшого мотеля в пригородном селе Чаглавица, где десять лет назад жили преимущественно сербы, бывший профессор-русист из местного университета, рассказывает нам о том, как в девяносто девятом году ему с семьей пришлось на несколько недель бежать из своего дома – там стали квартироваться сербские офицеры. Садыку, которого в то время уволили из Приштинского университета, подчеркивает, что местные сербы оказывали тогда помощь бездомным албанцам. После того, как в край вошли войска НАТО, из Чаглавицы бежало сербское население – но не на недели, а на многие годы. 

Профессор Садику везет нас к одному из последних оставшихся в селе сербов, крестьянину Мирославу, и обнимается с ним, в знак своего доброго отношения с соседом, у которого он обыкновенно покупает брынзу. Увы, но в километре от этого нам показывали до сих пор пустующие дома, где во время погромов 2004 года были вырезаны сербские семьи – а прочие сербы из пригородов Приштины бежали на север или в анклав Грачаницу. Мы приехали в эту сербскую общину утром, и направились к знаменитому монастырю, известному уникальными византийскими фресками XIV века, объявленными памятником ЮНЕСКО. Фасад его главной церкви вычеканен на сербской монете в два динара. На входе, перед оплетенной проволокой оградой стояли неприветливые солдаты шведского контингента КФОР, а в самом храме, где-то и дело выключался свет, слушали литургию в честь святого Георгия одетые в камуфляж натовцы-греки, чьи джипы стояли прямо в монастырском дворе.

Колоритный серб Йован Попович, чьи предки основали некогда Грачаницкий монастырь – в доказательство этого крестьянин показывает нам изданную здесь историческую книгу – отвез нас в лагерь беженцев из села Обилич. По дороге мы миновали сельскую улицу, где четыре года назад был застрелен из проезжавшей мимо машины его родственник, подросток Димитрий Попович. Тогда в анклав массово бежали сербы, спасавшиеся от погромов, инспирированных фальшивыми слухами о том, что они якобы были причастны к гибели трех утонувших албанских мальчишек. Расследование международного прокурора Питера Тинсли впоследствии решительно опровергло эту версию, а наблюдатели обратили внимание, что слух о мнимом убийстве, ставший толчком к масштабным этническим чисткам, распространялся в Косово радиостанциями, подконтрольными военному командованию США. 

Люди из села Обилич, которые живут сегодня в узких железных контейнерах на краю Грачаницы, также бежали сюда от погромов 2004-го года. Мы пришли к ним в разгар праздника святого Георгия, и нас приглашают в вагончик, где живет Славица Добрич и ее пятнадцатилетний сын Никола, который проводит за столом сложные обряды – вертит праздничный калач и окуривает кадильным дымом чарки со сливовицей и вином. Потом, прервавшись, Никола показывает нам семейный альбом. Вначале в нем идут фото из мирной жизни обычной крестьянской семьи, которые прерывают снимки разгромленного и брошенного дома, где, у порога болтается труп повешенной свиньи, на которой кровью написаны албанские слова. Беженцы рассказывают о специфике погромов, которую потом в точности повторили нам с Атанасовым сотрудники косовского ООН: погромщики не стремились убивать сербов – во всем крае погибло не более двух десятков человек, – а целенаправленно зачищали от них косовские села. В это же время край покинуло большинство проживавших в нем раньше цыган из кланов ашкалий и «египтян», к которым особенно нетерпимы албанские шовинисты. 

По взрослому серьезный Никола показывает нам надписи на своем бывшем доме: 

– Сначала они ходили по домам и писали на них: «Занято». «Здесь будут жить албанцы». Иногда предлагали задешево продать жилье. А потом шли толпой и избивали тех, кто сразу не убежал. Несколько домов сожгли, как у моего дяди. 

К станам контейнеров прибиты таблички на русском: «Народам Сербии и Черногории от России». Хотя дневного дохода среднего московского олигарха с лихвой хватило бы, чтобы обеспечить всех здешних беженцев пристойным человеческим жильем. Сегодня эти люди получают в качестве помощи по одной ежедневной буханке хлеба на члена семьи. Показательно, что сербы Грачаницы больше всего жалуются на «свои», белградские власти и их косовских представителей, расхищающих миллионные средства, выделенные на поддержку беженцев – обычный бюрократический бизнес в любой из «горячих точек». Они даже передают нам документальные свидетельства этих махинаций, для чего мы едем к Йовану, в удивительно старый крестьянский дом, выстроенный несколько веков назад. В его стене можно видеть специально оборудованный схрон – некогда в нем хранился пистоль прапрадеда Поповичей, предназначенный для обороны от османских сборщиков податей. Рядом зеленеет юная листва традиционных здесь сливовых деревьев – такая яркая, какой она, похоже, бывает только в этой теплой долине, укрытой стеною Балканских гор. Кажется, что они способны защитить Косово от всего, кроме политики, бизнеса, и идущей по их следам смерти, о которой напоминает сербская песня:

Дому, у которого не цветут сливы,

Не видать ни солнца, ни гостя.

Слива под окном – как семейная фотография.

Слива на могиле – как памятник.

 
Андрей МанчукФото автораhttp://infocorn.org.ua/