Не правда ли, это очень странно - попасть в плен к географическому объекту? Ноедва вечер розовит крыши унылых серых пятиэтажек, едва лучи солнца начинаютгустеть и становятся тягучим, как мед, едва в город неслышными шагамизаправского шпиона вступает вечер, и звуки гаснут в ниспадающих складках егоплаща... Или так еще бывает: утро пахнет свежестью, на часах - около семи утра,и тени становятся все короче - на глазах. Вы ведь меня понимаете: лужиотражают толстые и вальяжно плывущие облака, птицы еще молчат, а люди не имеютни малейшего желания разговаривать.

Как только тишина пробивает брешь в хитросплетенной кольчуге городского шума,как приходит Остров. Он вползает в сознание сперва незаметно - крохотнымишажками, ненавязчивыми ассоциациями, шепотками и обрывками песен, но не верьтеему. Стоит вам бездумно посмотреть в окно, как он подавляет вашу волю, и неостанется ничего, кроме как радостно повиноваться и думать, думать.

Сначала - запахи, цвета и вкусы. Сочное чмяканье разрезаемой пополам гуайявы,терпкий запах. Деревянный, наспех сколоченный стол. Солнце, которое затапливаетвсе вокруг, и от его лучей никак не спрятаться - хоть немного, но достанут. Иэтого будет вполне довольно - солнечный свет - мастак, его глаза правдивынастолько, что все тщательно скрываемые недостатки, плавно покачивая бедрами,выходят наружу. Стоит ему попасть на аккуратный особнячок, как тот мгновеннолиняет и, лишь приглядеться, становится убогой хижиной, неумелой подделкой подчеловеческое жилье. А крестьяне - сытые хозяйственники? В полутьме извилистых,кишкообразных министерских коридоров или просторных кабинетов они выглядятдовольными и улыбающимися, но злюка-свет, с которым никак невозможнодоговориться расставляет все на свои места. Это не улыбка, компаньеро, этооскал. Меня выталкивает из хижины не пивной животик, а пухнущий от голодачеловек. Я больше не вижу стола с гуайявой, теперь новые звуки и новые цветаОстрова проникают в меня.

Соль и ветер. Море. Чертово море этого чертова Острова, похитившего мою душу.Нет и не будет на Земле таких красных закатов. Зачем Острову флаги? Небо лучшелюбого полотна. Алое для оливкового кусочка суши. Рыбаки сейчас так далеко отменя, что я вижу только черную продолговатую кляксу, а не лодку. На песке лежатштаны, а море где-то та, на горизонте, сливается с небом, потому что вода, какдуша, отражает краски. В банке из-под консервов плавает крохотная разноцветнаярыбка, и мне смешно от того, как она напоминает людей: свобода передвиженияесть, а выхода нет. Замкнутый круг. И откуда-то свыше - смех рыбаков. А тыплаваешь и надеешься, что один из них окажется честным и добрым, и выбросит тебяв море. Забыла, рыбка, что ты уже не сможешь жить за свободе? Такие, как ты,способны жить только на готовом. Пусть море остается детской мечтой, зовомкрови.

А Город Острова пахнет машинами и духами, ромом и кокаином. Здесь пахнетденьгами, и врут те, говорящие, что деньги не пахнут. Деньги пахнут типографскойкраской, дорогим парфюмом, потом разнообразных ладоней - всех тех, кто мял их вруках. Тикают стрелки наручных часов странных людей, которые нацепили их налевое запястье и не знают цены времени. Или используют его слишком мелочно. Мнекак-то думалось, что нужны часы, отмеряющие твою жизнь, сколько осталось.Глядишь, мы бы и жили по-другому. И печален висящий на стене календарь,засиженный мухами, с обреченностью выпячивая четыре цифры: 1958.

Мне больше нравится вне города. Сегодня Остров милостив, и я вижу то, что мнееще не удавалось увидеть - бесконечные поля сахарного тростника и людей,работающих на них. Сюда хорошо возить юных докторов - практика найдется длялюбого.

Хирург - человек, раненный в драке за брошенный "на забаву" в толпу доллар.

Травматолог - некачественное оборудование, перелом

Гинеколог - зараженная хозяином "дурной болезнью" мулатка

Гематолог - заражение крови, юноша порезал руку ржавым мачете ("А других у наснет")

Я долго могу продолжать этот список. Но не дай тебе небо, камарадо, оказаться втаких условиях. Люди, что работают в поле, умерли еще до того, как жили.Горечь. Какая горечь во рту. Это мате, друг мой. Слезы Острова. Он пахнеттравами и костром, табаком и усталостью. Здесь, где я сейчас, все так пахнет. Итянет сыростью из тропического леса. Люди, которых я вижу, так отличаются от ужевиденных, что я долго щурюсь на них - вдруг грезы об Острове завели меня совсемне туда? Но нет, нет. Это только кажущиеся отличия. Просто эти - атланты - ещене утратили веры. До определенного возраста каждый верит в лучшую жизнь, нопронести это чувство через самые темные ночи, когда солнце, кажется, задыхаетсяв агонии где-то на краю мироздания, и наступающая тьма скрывает истинную сутьвещей - великое искусство. Я верю, значит, я живу.

Я люблю людей, сидящих на траве в этом безлюдном месте и сумрачно курящих. Ялюблю тех, кто стоит в дозоре. Это они учат меня, но я - плохой ученик. Яперестаю верить. Как много липкой дряни вокруг меня, и все плетется паутина, ипетля набрасывается за петлей, стягивает шею. Честный политик - это оксюморон.Честные политики долго не живут. Их убивают жестоко и беспощадно, и добрыйчеловек, которого я вижу здесь, рядом, будет убит в шестьдесят седьмом, вкрохотной деревушке. Жизнь тыкает нас лицом в чужие подвиги, бьет наотмашь полицу и повторяет: "Так делать нельзя!". Но пока - пятьдесят восьмой, и стольковсего впереди! Светлая вера в справедливость - это люди Острова. Несгибаемаястойкость - это люди Острова. И боль, боль за себя и своих близких, боль за весьмир, лапа, угодившая в трясину, которая медленно, но с пугающей неотвратимостьюзасасывает тебя. И мне, слабому человеку, остается жить чужой верой и чужойрешимостью. И гадко говорит раб где-то внутри меня: "Господин, объясни мне, какжить", потому что мне еще трудно жить своим умом. "Прости, господин, меняоболванил двадцать первый век..." Я буду возвращаться на Остров. Я научусьсвободе и справедливости. Я...

Мне нечего больше сказать. Теперь вы поняли, почему я люблю этот проклятый,вытащивший меня из теплой лужи довольства Остров, этих людей, которым мне до сихпор стыдно смотреть в глаза на черно-белых фотографиях, эту Кубу?