Прибытие

Поезд подошел к Ханкале и остановился посреди поля. Над ним, барражируя, прошел боевой вертолет. Чеченцы в нашем купе тревожно смотрели в окна, на юг. Там, в долине между двух холмов раскинулся огромный военный лагерь: скопище низких построек, сторожевых башен, локаторов и коммуникаций. Оттуда, из Ханкалы, поднимался еще один вертолет, теряясь в клубах сизого дыма – потом нам расскажут, что это тлеет одна из нефтяных скважин.

За окном пели цикады. В двухстах метрах от железнодорожного полотна маячила табличка – «Минировано». Дальше, по полю шли ряды заграждений. Между ними змейкой бежала дорога, и по ней двигался БТР, а за ним – большой военный грузовик. Они ехали к нам – именно их ждал застывший посреди пустоши поезд. Картина, похожая  на киношное ограбление составов – махновским отрядом или шайкой ковбоев.

Техника приближалась. БТР проехал к голове поезда. Грузовик остановился почти рядом с нашим вагоном. Вертолет гремел где-то совсем низко над головой. Под его гул из машины высыпали вооруженные люди, в бронежилетах, разгрузках, касках, платках-банданах, повязанных поверх загорелых голов. Через несколько минут они были в вагонах – проверяли документы, деловито шмоная тихих, послушных чеченцев. Здоровые, усатые солдаты, в возрасте за тридцать – сплошь контрактники. Линялые тельники под разгрузками остро пахли потом. Один из проверяющих постоянно держал на прицеле АК весь коридор вагона. Все команды мгновенно выполнялись, и солдаты скоро ушли.

БТР еще раз проехал вдоль поезда, развернув косо развернув дуло пулемета, щерясь им в купейные окна. К грузовику вывели двух мужчин, одного старика. Закинули под брезент их баулы, впихнули внутрь. Я-в сказал – это может быть обычной проверкой. А может – не быть. Грузовик зафырчал и поехал к дымному скопищу Ханкалы.  Поезд еще подождал, постоял среди стрекота полевых кузнечиков, и тихо, испуганно, двинулся дальше – в Грозный.

В течение часа мы ехали вдоль военной базы Ханкала. Она придвигалась все ближе, огромными стенами бетонных заборов, бетонными же крепостями долговременных укреплений, пулеметными вышками под линялыми триколорами, военной техникой – застывшей, или стремительно двигающейся в тучах дыма и пыли. Барражировали вертолеты, солдаты из патрулей без интереса смотрели на наш поезд. Штатских не было. Когда-то возле Ханкалы стояли жилые дома – их снесли во время строительства «безопасной зоны». Которая, впрочем, не стала от этого безопасней. Вон там, на минное поле рухнул тяжелый грузовой вертолет – тогда погибло больше сотни людей.

Отсюда, с руин, начинался Грозный. Поезд въезжал в город с востока, в самую разрушенную его часть. Остовы многоэтажек – целые кварталы, справа и слева, по обеим сторонам. Хаос бетонных обломков, ощерившиеся выбоинами постройки. Все мы знали, что это город руин, все мы видели это по телевизору – но разруха была всеобщей, она подавляла и мы, притихшие смотрели на площадь «Минутку» – замусоренный пустырь с блокпостами, на останки взорванного президентского дворца, на обычный спальный район, типичный для любого из наших городов, но превращенный в нечто такое, что было не похоже даже на знакомую мне мертвую Припять.

Это тянулось долго, очень долго, пока поезд не стал у небольшого, странно скошенного здания вокзала с короткой надписью – «Грозный».

Первая ночь (эссе)

Вечером мы приехали в пустой темный дом. Электричества не будет долгие дни. Южные окна выходят на заброшенные сады, буйные смоковницы и сливы, поросшие плющом остовы мертвых зданий. Я подошел к окну, бросил сумку, и стал смотреть, как в темноте тают холмы и предгорья. Быстрые сумерки. Глубину зарослей лизали огненные языки – газ из пробитых пулями труб. Яркое пламя на нефтяной земле огнепоклонников. Блики ночной листвы, летучие мыши, большие темные бабочки. Бабочки – души, сказал тогда Хасан. Его насторожил шорох, и, присветив, он нашел в углу бьющееся крылатое тельце. Я смотрел, как Хасан в первый раз обходит нежилой дом, ищет место для безопасного ночлега группы. Движется во мраке, подолгу молча стоит у окна, вглядываясь и вслушиваясь во тьму. Бабочки – души. Песня Муцураева:

Когда сгустится ночь над нами

И тихо вскрикнет муэдзин

Никем не слышимым полетом

Душа шахида прилетит

В эту ночь ди-джей муэдзин в первый раз пел для нас на местном, грозненском радио – в восемь вечера по местному, московскому времени. Молодой, тягуче печальный голос. Его слушал весь разрушенный город. Вслед за молитвой тишину рвали выстрелы, вспыхивал пунктир трассирующих пуль. Нестрашные звуки, петарды в спальных районах мирных столиц. Пальба в воздух, стрельба напуганных патрулей.

В тот же вечер стала заметной близость Марса. Марсостояние. Красная звезда войны дотронулась до чеченской земли и встала над руинами, над темными, в отблесках дикого пламени, садами. Сигнальная ракета, намертво зависшая над миром. Красная, в сторону врага – язык сигнальных ракет был изучен на вторую ночь. Красная – “враг”, желтая – “внимание”, зеленая – “свои”. Кто здесь “свои”? Насмешка. Звезды смеются над нами.

Наш подсвечник сделан из пробитой каски федерала. Каска нашлась во дворе, в числе битых костей, пулеметных гильз, снарядных осколков, клапанов от отстрелянных гранатометов и похабных надписей на стене. В первую войну здесь стоял СОБР, затем разрушенный дом долго пустовал. Рваную дыру от снаряда заделали накануне. Засыпая, я упирался в нее головой – такой маленькой на фоне замазанного проема.

Старая каска стала подсвечником случайно. Больше ничего не было под рукой. На второй вечер она затекла стеарином, а днем ее расстреливали, надев на арбуз. Вечерами мы сидели вокруг бледного огонька, слушали выстрелы. Слева и справа. На севере и на юге. Вокруг. Везде. Рамзан тихо наигрывал на гитаре, а его рация говорила – то на русском, то на чеченском, в такт хорошо сыгранной импровизации с выраженным кавказским мотивом. Автомат и гитара – рядом, как брат и сестра. Знакомое оружие. Днем оно выглядывало из открытых дверей старенького автобуса. Рамзан стоя, на ходу нацеливал его на развалины. Хаджи сидел впереди, впившись глазами в стекло, сжимая свой ствол. Мы ехали сквозь подчищенные руины, и еще не знали, что это – центр города. Проезжали бетонные склепы федеральных блокпостов. Проверяя документы, наемник движется танцующей походкой, готовый отскочить от смерти. Наглость и трусость – глаза наемника.

Первая ночь в Грозном. Я вспомнил ее потом, когда мы покидали эту страну. Солнечным днем, на водоразделе пограничной реки Аксай, близ крохотного кафе “Эдем”, застрявшего между огневыми точками чеченской и аварской стороны. Память закрыла глаза. В них вновь стала тьма, мы с Хасаном опять всматривались в бархатные ночные заросли. “Бесчеловечные сады. Сады Эдема”, – сказал он шепотом. “Безлюдные”, – так же шепотом поправил я. Горячее солнце силой раздвинуло веки, заставило смотреть остов сожженного БТРа, на крутой берег уходящей чеченской земли. Начинался Хасавюрт, сытый город, город лживого мира, нажившегося на близкой войне.

Ночью, на безлюдном побережье Каспия, над ласковым соленым морем, опять поднялась огненно красная звезда. Зенит Марса. Прощальный привет темных садов, темных ночей города Грозный.

Люди войны

Мы видели в этих людях людей. В ответ они платили нам тем же – человечностью. Никакой чертовой кавказской экзотики, никаких сверхъестественных, злодейских качеств – люди некогда общей с нами страны, с теми же чувствами и мечтами. Такие же, как и мы – если не считать особых условий, в которых поставила их эта страшная жизнь.

Бывшие советские граждане, мужчины и женщины, поседевшие, порезанные шрамами и морщинами, с вечной памятью о прежних, счастливых днях. Умные, интеллигентные люди – такими же были бы наши родители, если бы им пришлось пережить десятилетний кошмар войны. Как из шкатулки доставали они свои воспоминания. И зеленый, шумный рабочий город, с дворами, забитыми детворой, с разноязыкой речью, бренчаньем гитар, стуком домино, праздничной песней вставал у нас перед глазами, среди накаленных солнцем развалин.

Молодые ребята, проросшие в своем опасном мире – как бурьян сквозь бетонные щели руин. Привыкнувшие к войне и смерти. Не выезжавшие за пределы Чечни – не дальше Назрани и Махачкалы. Бедные – их богатые сверстники учатся в Москве и Европе, далеко от войны. Они умеют убивать и боятся быть убитыми. У них есть только табельное оружие, родня, которую надо кормить, и мечты. Очень простые мечты. О мобильных телефонах – когда ФСБ наконец разблокирует мобильную связь. О хороших машинах (а, ведь для них все равно нужны хорошие дороги!). О любимой, имя которой нельзя произносить вслух. О том, чтобы двоюродный брат нашелся живым, а грозненский «Терек» попал в высшую лигу. О царстве справедливости, которое должно, наконец, установиться на всем земном шаре, и здесь – в Чечне.

Они набожны и совсем не пьют – шариатское воспитание коснулось молодого поколения чеченцев. Не страдают тягой к роскоши – она не кажется нужной в зыбком мире войны. С ними можно говорить о том, что вызвало бы ухмылку у подростков мирных городов.

-Изменить мир? Почему нет? Разве не этому предназначена жизнь человека? Что с того, что у них телевидение и власть, спутники и авианосцы? Они всемогущи? Нет, они тленны, их земное могущество – прах, и однажды кто-то развеет его по ветру истории. Конечно, это сделают такие, как мы. Кто же еще?

Мысли молодых крестьян гражданской войны, которые месили степную грязь родного уезда, но думали о всемирной победе Интернационала – как в фурмановском «Чапаеве». Этим мальчикам тоже нечего терять – безработица, чувство бесправия в стране, где не действуют писаные законы, оружие, которым им предлагают зарабатывать на хлеб в «милиции» – вот составляющие того, что называют «исламским терроризмом». Может, потому они не прочь «обрести весь мир»?

Поговорите с чеченским подростком, который почти не умеет читать и писать (вините в этом не мулл, а тех, кто бросал бомбы на школы) – он скажет вам больше, чем юноши из поколения пепси, MTV и игровых приставок. Например, о том, какая радость охватила его после падения башен Торгового центра. И как он опять стрелял в воздух – на этот раз от гнева – после американского нападения на Ирак. Глобализованный мир, с его стандартом чувств и желаний, еще не поймал этих ребят.

Женщины Чечни. На каждого чеченского мужчину приходится пять чеченских женщин. Диспропорция войны. Отцы, братья, женихи гибнут, скрываются далеко за границей. Многие мужчины ранены, покалечены. Домашнее хозяйство, разрушенный быт войны лежит на женских плечах – и эта жизнь дает им немного счастья. Все же, они прекрасны. На пыльных улицах Грозного сияют улыбки девушек – смешливых, любознательных, как их сверстницы в мирных городах. А ночь с луной, несмотря на выстрелы, и здесь принадлежат им. Хотя у ночных акаций, под гитару, часто звучит песня о Хаве Бараевой.  Старые и молодые, мужчины и женщины, они грезят о мире – хотя, скорее, уже не верят в его приход. Подростки, те просто не знают другой жизни, кроме этой – «замиренной». Пожилые устали ждать. Привыкли и приспособились. Сколько раз они говорили о том, как ненавидят виновников этой войны. Как не хотели сражаться и убивать – в девяносто пятом и девяносто девятом. Как не хотят влачить свою участь военизированной «милиции». Ночью, при свечах, они рассказывали о своих прошлых ремеслах – историки, пожарники, инженеры. Такие слова нельзя передать прямой речью.

Люди войны практичны. Национальные предрассудки, на которых замешали эту войну политиканы,  в которые верят московские обыватели и посетители исламистских сайтов, вызывают у них усмешку. Они знают – война это бизнес. Она идет ради денег. У врага нет конкретной национальности, и  даже религия не имеет большого значения. В федеральных войсках полно мусульман – узбеков, таджиков, а еще украинцев – нищих, подавшихся зарабатывать, офицеров. Кадыровский клан отстреливает соплеменников. Те – платят ему местью. Сегодняшний «милиционер» завтра может быть назван «боевиком», а послезавтра вернуть свой легализованный статус. Федералы, омоновцы, прокуроры грызутся между собой. Страна поделена на зоны влияния – владения средневековых баронов, где зарабатывают на всем – на праве проехать через блокпост, на покрывательстве торговли оружием и бензином, на воровстве выделенных из «центра» средств. Деньги. Большие деньги. Ради этого тлеет эта война. Ради этого гибнут ее люди, с каждой из «воюющих сторон» – которых намного больше, чем это говорит вам телевизор.

В Чечне я видел людей. После Чечни – нелюдей, которые считают их «дикарями». Дикость нашей жизни – в Грозном она просто иная, чем в Киеве и Москве. Но и там, и там живут те, кто хочет видеть ее другой, человеческой жизнью. 

Несерьезное  

Все это вышло слишком серьезно – сказал мне тот, кто прочел записки до этой главы. Хорошо, вот что-то о несерьезном.

Ибрагим стреляет в голубей. Стая случайно залетела в город, где любая дикая живность – мишень. Через пять минут у ворот дома рычат моторы. Во двор входят вооруженные люди, впереди – чеченец средних лет. Они возмущены – пуля Ибрагима на излете попала в их машину. Ссора, и вот уже Ибрагим палит из автомата под ноги чеченцу. Пули взбивают песок у ботинок, но тот даже не отшатнулся. Все хватаются за оружие, мы – за лопаты. Инцидент предотвращен паритетом сил. Прибывшие уезжают. Облегчение.

Ночная тревога. Где-то рядом звучат выстрелы, визжат тормоза машины. Паника, в темноте не могут найти нескольких человек из группы. Может, их увезли? Чеченцы бегают по двору, Хасан стреляет в воздух. Один из наших, Боря-Болела пытается закурить, но Рамзан быстро выбивает из рук сигарету – «может быть снайпер». Пропавших находят нескоро – с испугу они спрятались на чердаке. Фон этой суматохи – далекая, размеренная канонада. «Бум», «буум» – размеренный бой молота в дальних холмах.  Как в сказке про Кибальчиша – «Это дальние грозы гремят за Черными горами…»

Вечером меня будят, зовут вниз, в подвал. В пламени свечи виден московский парень-неформал – Деширак. Скрюченный, он закован в наручники. Ибрагим острым ножом срезает ему длинные волосы. Делает это сосредоточенно, не реагируя на ругательства и крик. Деширак и его друг готовили конопляное «молоко» – кругом растет густой кавказский каннабис. Ночью, в летней кухне, с портретом Салмана Радуева, вырезанном на стене. В темноте они по ошибке сварили его в медном кувшине для ритуального омовения – кувшинчике Ибрагима. Попугав, обоих закидывают в «Волгу» и увозят – в Назрань.

Хочется спуститься к Сунже – просто пройтись по берегу, зачерпнуть воды. «Назад, назад, мины!» – подбегая, кричит Асланбек.

Чеченцы смеются над Болелой – он московский скинхэд, драчун-«динамист». На плече – расистское тату с кельтским крестом. В сущности, неплохой парень – приехав сюда, он быстро забыл о своем «превосходстве» над «зверями» и «чехами». И публично пообещал свести татушку по приезду в Москву. Его товарищ поглупей – однажды, он, при Хасане, спел под гитару какую-то песню о Чечне, из репертуара федералов. Все молча ждали, что будет. «Опять скрепит потертое седло… Куда вас, сударь, к черту, занесло»? – сказал Хасан, и ушел. Никогда не слыхал более меткой, интеллигентной отповеди – от того, кто мог просто дать сопляку оплеуху. Где то дурачье, что зовет чеченцев «дикими»?

Ночная лезгинка, ее прекрасно танцуют Ибрагим, Маша, Киричук. День рождения Ибрагима – кьонаха, рыцаря – всего двадцать один год! Он рад, что дожил до этого возраста; его машину изрешетили, но он уцелел. Жизнь будет продолжена – Ибрагим знает десяток поколений своих предков. В воздух летят сигнальные ракеты, вместо наших фейерверков. Общие соревнования по стрельбе – в итоге, пробита газовая труба, и теперь мы без света, воды, и газа.

Блокпост за Хасавюртом. Проверка документов по компьютерной базе. Мой тезка, Адам Манчук, числится в федеральном розыске как участник незаконных вооруженных формирований. Отчества разные, но отчество не проставлено в моем загранпаспорте. Напряжение. Киричуку, когда его также поймали в Гудермесе, повезло больше – у него не оказалось однофамильца-ваххабита. Спасибо Ибре и Я-ву, что я не задержался на том блокпосту. 

«Ни слова о коммунистах»!

Так говорили нам перед поездкой в Чечню.

«Ни слова о том, что ты – красный и левый. Чеченцы ненавидят коммунистов за депортацию их народа. Шариатские муллы внушили им ненависть к социализму. Если есть территория, где нет красных, это – Чечня».

Так говорили люди разных взглядов – в не зависимости от их отношения к трагедии сорок четвертого года и коммунистам, как таковым. Они желали нам добра. И, попав в Грозный, мы поначалу честно следовали советам, помалкивая насчет коммунистов и коммунизма.

Пока об этом не стали говорить сами чеченцы.

Помню, как я услышал это в первый раз. Двое мужчин, Усман и Хасан, сидя на завалинке, беседовали о «коммунизме». О том, как неплохо было жить в «брежние» времена. Нет, прямо, скажем, жить было очень хорошо. Эти коммунисты давали пожить, хорошо заработать, дать образование детям… Люди знали, что будет завтра. В больницах лечили бесплатно. Мы, нефтяники каждый год отдыхали в Пицунде, за счет профсоюза… Куда делись тот достаток, порядок? Куда делись эти коммунисты? Почему они не при власти?

Я слышал такое где угодно – в Киеве и в Москве, на Байкале и в Карпатах, в Мурманске и Молдове. Почти дословно. Простые мысли людей, выброшенных на обочину жизни, с тоской вспоминающих лучшие времена и  канувший в Лету режим, логично связывая первое со вторым. Ничего нового, кроме одного – для тех, кто говорит об этом здесь, прежняя жизнь имела еще один, особый признак – она была мирной.

Конечно, эти мысли сами по себе не значат почти ничего – те, кто повторяют их изо дня в день, никак не пытаются вернуть утраченную собой жизнь. По крайней мере, они развевают по ветру миф об антикоммунизме чеченцев – составную часть мифологии, туманом окутавшей бытие этой страны. 

Легенда о «народе-коллаборанте» – один из ее краеугольных камней. Бессильная попытка оправдать прискорбную историческую ошибку. В Грозном не встретить симпатиков Гитлера. Вы не найдете здесь скинхедовской молодежи. Напротив, здесь верят в то, что именно чеченец, Хаким Исмаилов, водрузил красный флаг над Рейхстагом, и знают наперечет все боевые награды своих воевавших в Отечественной дедов. «Орден Красной звезды», «Медаль за отвагу…», – перечислял их Аслан. Уверен, их будут знать и его дети. Не уверен, что о таком будут помнить их сверстники у меня на родине.

Это правда – в Чечне не любят отдельных людей, известных под именем коммунистов. Геннадия Зюганова – за поддержку войны против их народа. Об этом знают из телевизора (коричневая звезда Рогозина еще не взошла в то время на политическом небосклоне), и малоприятный образ вождя КПРФ – плохая реклама понятию «коммунист». В остальном, идеи социализма – табула раса для большинства народа Чечни. А для кого-то они – нечто новое, намек на просвет в жизни этой страны.

В том, что в Чечне не было коммунистов, есть свой плюс – они не успели дискредитировать себя здесь, как на остальных постсоветских землях. Чеченцы с интересом слушают о социализме – соглашаются, спорят, расспрашивают – люди в возрасте и восприимчивая ко всему новому молодежь. Левое движение, несомненно, пустит новые корни на этой земле, как это уже было во времена Гикало и Асланбека Шерипова. Однако, оно появится здесь не раньше, чем сами российские коммунисты. Кому-то надо привнести в Чечню социализм – не только информационно, но и физически. Хороший шанс стать апостолом. При случае – мучеником.

Социальная почва для левых идей унавожена войной и хорошо подготовлена капитализмом с чеченской спецификой. У нее выраженная суть. Большая часть чеченской буржуазии проживает за пределами страны, далеко от этой опасной земли. Да, их бизнес нередко связан с Чечней – то есть, с войной. Но они не хотят рисковать своей жизнью в ее чертовой неразберихе. Они респектабельны, и во всем походят на своих российских собратьев по классу – не только внешне и по повадкам, но и внутренне, по своему классовому существу. Их дети получают образование в европейских и московских вузах – будущие политики и банкиры, которых никак не сравнить с их сверстниками в далекой Чечне.

Это – разные люди. Близкие по крови, они разделены социальным барьером, который размежевывает чеченцев, как и все остальные народы планеты – на богатых и бедных, влиятельных и зависимых. Факт, который одинаково не хотят признать как русские шовинисты, так и исламисты, из тех, кого можно встретить в московских офисах. Все процессы социального размежевания, характерные для постсоветских республик, присущи и этой стране – с поправкой на страшный военный конфликт, бушевавший здесь не один год кряду.

Родственные связи чеченцев крепки – но их не надо переоценивать и возводить в абсолют. Чеченские «москвичи» могут помогать кому-то на родине, но Чечне можно видеть множество небогатых и малообеспеченных по нашим меркам людей. И можно слышать их недовольство – чаще глухое, а иногда – и не очень, – в адрес тех, кто, по существу, бросил их среди этой военной трясины, кто издали греет руки на костерке бизнес-войны, и, при этом, любит говорить с миром от их имени. (Настроения, выраженные и в музыкальном фольклоре – «Просто все вы продались/Вам на всех наплевать»). Они давно стали чужими для этой страны. Такими же, как иноплеменные грабители-чиновники, и всякого рода солдатня – с оружием в руках и контрактом на военный заработок в кармане.

При этом, социальное неравенство никуда не делось и из самой Чечни. Не верьте в байки про «дикарей», про полное господство родоплеменных отношений, про то, что чеченца можно представить себе только в руках с автоматом. В этой стране живут бывшие советские граждане, во всем полноценные люди, которым приходится жить по правилам капитализма, стандартным, общим для всех нас. Здесь есть чеченцы-рабочие, – и те, кто нанимает их строить, ремонтировать дома, заниматься нелегальной добычей и перегонкой нефти. Военизированная «милиция», и те, кто платит ей деньги, отдавая приказы. Здесь есть все, что вытекает из отношений работодателей и наемной рабочей силы.

Арена, на которой давно пора появится коммунистам – как российским, так и чеченским. Рано или поздно мы услышим о таких людях. Лучше – не слишком поздно.

День джихада

"День джихада" - шестое августа. Семь лет назад, в девяносто шестом, боевики заняли город, застав врасплох командование федералов. Серьезный, государственный праздник: с его встрече готовятся так, как не готовились ни к первому мая, ни к седьмому ноября. В городе отменена работа большинства учреждений. Их сотрудникам рекомендовано не выходить из домов. На улицах бронетехника, военные патрули усилены и удвоены. Снайперы и автоматчики - на крышах уцелевших высотных домов. В этот день здесь надо опасаться отнюдь не боевиков. В другие дни, впрочем, тоже.

Мы садимся в машину и выезжаем в город. Кривые, разбитые переулки пусты. Федералы на блокпостах особенно придирчивы, стрелок из бойницы держит под дулом пулемета проверяемое авто. У тревоги военных есть основания. Вчера в Моздоке взлетел на воздух военный госпиталь. Камикадзе, "Камаз" с тротилом. Ровно пятьдесят человеческих жертв. Ночью установки «Град» накрывали залпами окрестные холмы. Утром, на границе с Ингушетией, очередное нападение на военную колонну. Информации о погибших пока нет - Асланбек переводит нам новости на чеченском. Местное радио спокойно. Звучит молитва, затем российский попс.

Машина едет к набережной Сунжи, за площадью Ленина. От памятника остался один металлический штырь. Вокруг пустыри и руины. Центр города. Здесь был парк знаменитого Института нефтепромышленности. От известного во всем Союзе вуза остался бетонный каркас. Красивые, новые корпуса - их можно видеть на довоенных съемках - сгорели дотла. Где-то за ними - подорванный драмтеатр. Уже за рекой, слева Республиканский Дом Радио - одинокая стена с зияющими отверстиями. По проспекту Ленина фланируют БТРы, армейские и омоновские машины. Длинная широкая улица с многоквартирными домами застройки восьмидесятых. Все разрушено и незаселено. Очередная проверка документов. На стенах можно рассмотреть надписи-граффити. Очень приличные, в Чечне не принято материться. Какого-то Юсуфа называют агентом ФСБ. Несколько фраз про дембель. Нецензурно про "чехов" - это отметились федералы. Затертая надпись - что-то про генерала Романова. Через минуту мы проезжаем тоннель, где был подорван его кортеж. Теперь генерал - инвалид, вернее, - овощ. Так говорят здесь, в Чечне - без всякого сожаления.

Площадь "Минутка". Никакой площади здесь давно нет. Близлежащие дома взорваны - кучи мусора. Их заменили массивные блокпосты – сразу три штуки. На них огромные звезды Давида - Биробиджанский ОМОН нашел оригинальный способ позлить чеченцев. Сами омоновцы тоже сердиты. По городу ездит начальство, взымать обычную дань за проезд сегодня нельзя.

Один из солдат выбегает навстречу, приказывает остановиться. Автомат навскидку. Невдалеке, очень низко, фырчит вертолет.

Впереди на дороге фугасный заряд - подарок к празднику. Заложен совсем недавно. Вероятно, подростки, дети. "Рай рядом", - говорит Асланбек, и мы возвращаемся на проспект. Боевой вертолет, покружив над миной, уходит на Ханкалу. Старательно разбрасывает уловители, держась подальше от уцелевших зданий. Девять сбитых вертушек за последний год - почти все в этом районе. В отместку федералы рванули примыкавшие к базе жилые дома. Инженер Усман присутствовал при том, как выбрасывали на улицу имущество его друзей. Те были рады, что их не забрали в ФСБ, как соседей, которым не посчастливилось иметь окна с видом на военную базу.

Центральный рынок – самое опасное место в городе - блокирован и оцеплен. Покупателей обыскивают при входе - на предмет пластида и наличных. Грязно. Базар строился из домашнего мусора, остатков довоенного быта. Лавки, лотки на всю бывшую улицу. Торговля от руин до руин. Из них стреляют, в них прячутся после нападений на патрули. Может быть, ваххабиты. Или те, кого прессовали, грабили наглые контрактники на входе.

Руины индустриальной зоны. Здесь был завод "Красный Молот" - предприятие нефтяного машиностроения. Его цеха изуродованы замысловато, как в головоломке. Покосившаяся труба теплостанции со сквозной дырой на самом верху. Грозненский нефтеперерабатывающий, "Грознефтеоргсинтез", "Нефтехимзапчасть". Высокотехнологичное производство. Все, что осталось - трехлитровые банки с самодельным конденсатом. На каждом перекрестке, четыре рубля за литр. Выкачано из земли на собственном огороде, произведено, разлито на подворье. Топливо, которое страшно подносить к машине, и заливать в бензобак. Основа бизнеса президента Кадырова.

ПТУ №2. Набор невидимых абитуриентов. Пусто. Говорят, они приходят в другие дни. Фотостенд "Так было - так стало". Обычная тема, популярный прием контраста. Грозненский университет, кинотеатр, другие здания центра города: до и после войны. "Старым" фотографиям неполный десяток лет - они ярче, свежее "новых". Кажется, все было разрушено вчера, в одну ночь. Аслан говорит, что на этих стендах можно вывешивать фото людей. Тоже: "до и после". Изменений намного больше. Иногда они даже видны - в виде увечий, морщин, ранней седины, волчьего взгляда.

Дом детского творчества, новый дворец пионеров. Крохотный домишко. Двухэтажный, а потому относительно целый, и, по случаю "праздника", пустой. Просторное здание прежнего Дворца пионеров тоже уцелело - сейчас в нем располагается правительство. Никаких детей - две уборщицы и директор. Удивляется нашему визиту "в такой день". Показывает фотографии, рисунки. Рассказывает о достижениях на федеральном уровне - танцы, прикладное творчество. Провожает до расписанного детской рукой крыльца. Трогательные желтые птицы.

В обжитой части города довольно людно. Грозненцы пьют воду, пиво, обсуждают последние новости. Прислушиваются к неожиданным выстрелам – ерунда, в воздух.  Мирная жизнь с оглядкой на близкую смерть. Сейчас в Чечне  – мир. Никакой иронии. “Что здесь творилось тогда, я сейчас описать не могу” – поет Муцураев, – но описывать ничего и не надо. Все ясно по развалинам, в которые превращен город. Сейчас здесь нет большой, открытой войны. К остальному можно привыкнуть.

Ресторанчик "999" на новом рынке, подконтрольном тейпу Гантамирова. Фигурировал в недавнем репортаже из "Комсомолки" - про пьянку и бильярд в кампании чеченского ОМОНа, с неизбежными выстрелами в потолок и лезгинкой. Таблоиды могут писать лишь экзотическую полову или показывать потемкинские аулы "восстановленной Чечни". Репортажей из ПВР - пунктов временного размещения беженцев, или с мест будановской славы российской армии нет и не может быть. Богатый материал пропадает зря - материал на каждый день.

Отчего бы не описать вчерашний шмон в Старопромысловском районе? Омоновцы грабили дом за домом, отогнав выстрелами подоспевшую чеченскую милицию - быть может, ту самую, гантамировскую. Боевики искали "боевиков" - говорят про такие "спецоперации" в Грозном. Официоз оставит эту тему для Политковской, которую будет сам же поносить. Политковской, конечно, платят. Но тем, кто дает ей сюжеты для репортажей, платят не хуже - как и тем, кто просто молчит об этой чеченской правде.

Закат. Дети идут по пыльной улице, от заводской зоны – каждый тащит в руках арматуру и трубы. Длинная железяка волочится по песку, чертит на нем линию чьей-то жизни. Она причудливо вьется, ведет в огненный шар заходящего солнца. В поисках лома дети попадают на фугасы и мины. Не так уж редко. А иногда сами ставят их на таких же улицах.

День джихада клонится к вечеру. Расчлененные блокпостами улицы пустеют. Сигнальные ракеты, стрельба. Если что-нибудь и случиться, то ночью. А что-то обязательно случиться, - не ночью, так днем, не в этот, так на следующий день. Что-то плохое, что обычно случается и в нечеченских городах "мирного" капитализма. Чертов мир. Наш общий мир.

Грозный – Киев

2003-2004 гг.

Другие чеченские публикации:

Город войны - http://communist.ru/lenta/index.php?2212

Песни пророков - http://www.communist.ru/lenta/?2213

Чечня: вчера, сегодня, завтра? - http://www.communist.ru/lenta/print.php?9085

Диснейленд на крови - http://www.communist.ru/lenta/index.php?10159

Обыкновенный фашизм - http://reds.narod.ru/articles/fashism.html

Белый террор в Чечне - http://communist.ru/lenta/index.php?10620