После событий на шахте «Распадской» некоторые приняли случайное за желаемое. Подралось несколько междуреченцев (то ли шахтёров, то ли нет) на железнодорожных путях с ОМОНом, – ага, сейчас «берёзовая революция» начнётся. Функционер компартии собрал вокруг себя полсотни сторонников и прочитал им проповедь – значит, ждите скорых социальных катаклизмов. Новокузнецкий управдом продефилировал по площади с плакатом или кемеровский школяр вышел к почтамту требовать «свобод» – ну, народ, стало быть, волнуется. 

Однако правду сказал многоопытный Аман Тулеев: Кузбасс набастовался на сто лет вперёд…

На дворе июль. Месяц связан с той самой забастовкой 1989 года. Начавшейся в Кузбассе, в Междуреченске, на шахте им. Шевякова. Политических спекуляций на тех событиях наросло, как тины в заброшенном пруду. Говорят, что в Москве каждый год июлем собираются некоторые, особо видные участники. Будут рассказывать, как «крушили» социализм.

В моей памяти отложилось и другое: это был праздник народного самосознания. И ещё: моим землякам хотелось жить лучше и чтоб не слыть быдлом. Не так, не как сейчас.

Ровно 21 год прошёл. Символическая цифра, три раза семь. Три раза по семь примерили, три раза скроили. То  там
жмёт, то тут тянет. И опять пришла  охота шить-кроить. И  политическими конъюнктурщиками лелеются «вечные вопросы»: что делать и кому идти морду бить?Правда, сами, конечно, никуда не пойдут. А также надеются, что бить будут не их морды…

Может быть, эти записки-воспоминания о том, «как молоды мы были, как искренно» и т.д., пригодятся нынешним «революционерам» в качестве «информации к размышлению».

Альтернативные точки зрения подробно разработаны в целой библиотеке истории рабочего движения Кузбасса, сочинённой бывшим историком КПСС (Кемеровский мединститут), а ныне либеральным историком Леонидом Лопатиным (этому ж посвящена его докторская диссертация), идентичная точка зрения представлена коллегой-журналистом Дмитрием Шагиахметовым в его дневниковых заметках, опубликованных в кемеровском литературно-историческом альманахе «Голоса Сибири» года, кажется, два назад. Ещё интересующимся рекомендую книгу журналиста Виктора Костюковского «Кузбасс. Жаркое лето 89-го», это написано по горячим следам, издано в 1990-м – автор вполне ещё правоверный коммунист и надеется на лучшую судьбу «перестройки», ещё не развившейся в перестрелку 1993-го. Наконец, мемуарные записи Теймураза Авалиани. Частично были опубликованы в ныне не издающейся газете "Край" (Кемерово), мне известны в рукописи. Книги погибли в  пожаре, случившемся (весьма, на мой взгляд, неслучайно) в нашем деревенском доме концом нынешней зимы. Так что ищите их сами. «Голоса Сибири», впрочем, есть в сети.

То был июль как июль. Теплынь. Грибная пора. Временами налетали быстрые фиолетовые грозы и, отбомбившись в 
полчаса, исчезали, оставляя после себя парящий асфальт…

На площади перед Кемеровским обкомом КПСС (а если стать к нему спиной, то слева будет «Кузбассуголь» и КГБ, 
а справа – советская власть, то бишь, облисполком и здание областного профсоюза) жёлтая бочка с надписью «Квас». У газона, прямо под памятником вождю мирового пролетариата, зелёная туристская палатка. Перед первомайской трибуной, 
украшенной гербом СССР, вольно сидят и лежат рабочие кемеровских шахт. Они пришли сюда пешком с Рудника, с тамошней площади перед райисполкомом – эта площадь показалась мужикам важнее.

Забастовщики выстроились в очередь за бесплатным питьём, бегают в туалеты профсоюза. И скучают, отводя душу разговорами. Малолюдно. Разве что в проулке между зданиями КГБ и «Кузбассугля» тусуется группка любопытных иноземного вида, ждёт, когда ж, наконец, ребята начнут штурмовать «оплоты реакции».

Но всё тихо. Десятидневная «июльская революция» пришла в Кемерово на излёте. Если в Междуреченске стачка  разгорелась 10 числа (её начали 80 горняков ночной смены шахты им. Шевякова, они, поднявшись на-гора, не сдали светильники и самоспасатели, не разошлись по домам – вышли на площадь перед городским комитетом партии), то в Кемерово она пришла, дай Бог, дня через три-четыре, когда весь Междуреченск уже работал. Да и спокойней, говорю, у нас было: шествие кемеровских забастовщиков с Рудника возглавил секретарь горкома КПСС Владимир Овденко, под партийной эгидой был  создан и городской рабочий комитет.

Главные события в это время проходили не в Кемерове. И даже не в Междуреченске – первозабастовщики быстро договорились с ошеломлённым их напором угольным министром Щадовым, не сумел он отшутиться от разъярённых мужиков, и уже 14 июля приступили к работе – и только тогда, повторяю, забастовочная волна достигла официальной столицы Кузбасса.

Штабом забастовщики выбрали дом культуры им. Артёма. Говорили много и бестолково (областное радио вело прямую  трансляцию). Обо всём – хотелось выговориться не только шахтёрам, заходили люди с улицы и рвали друг у друга микрофон.

В основном ругались на привилегии начальству, которое колбасу ест каждый день, и на дефицит. А дефицитом тогда было всё – и колбаса, и отдых в Сочи. И книги тоже были в этом ряду, просто сочинения Чехова или Достоевского. И автомобили, даже «Запорожцы». И мыло – одна моя знакомая затеяла по случаю дефицита коллекцию и у неё на книжной полке стояло печаток двадцать разного, даже экзотическое «Пальмолив» – привезла из туристической поездки в Болгарию. Представляете: коллекция мыла!

Собственно говоря, всё из-за этого мыла-то и началось: пришли междуреченские мужики в мойку после смены, а  там ни куска. Между тем несколькими месяцами ранее горняки именно этой шахты им. Шевякова, предводительствуемые малость заполошным горным мастером Валерием Кокориным, писали в разные адреса насчёт своих внутришахтовых беспорядков. Вплоть до телевизионного «Прожектора перестройки». Была, если помните, такая очень популярная передача, изобличавшая неповоротливую бюрократию. «Активная жизненная позиция» (вот вам формула прошлых лет – к активности во имя «перестройки» призывали всю сознательную часть общества) не нашла отклика в руководящих кругах и тогда Кокорин со товарищи составил список требований из 21 пункта (символическая цифра!), пригрозив в случае невыполнения их забастовкой.

Требования – на четвёртом году «перестройки» – вновь проигнорировали и мужики, с утра собравшись в толпу, поехали в горком за правдой.

В сущности, эти требования (как и требования других кузбасских забастовок, вскипавших там и сям, – их в обкоме  КПСС стыдливо называли «отказами от работы») не выходили за пределы обычных профсоюзных: всё то же мыло и полотенца в мойке, беспроблемная доставка на работу, спецодежда. Разве что часть их (например, невесть как на шахту им. 
Шевякова попавшее требование об увеличении послеродового отпуска женщинам, впрочем, это же ШАХТЁРСКИЕ жёны) выходила за пределы компетенции шахтовой и городской власти. Ещё в этом ряду пункт насчёт снабжения продуктами – снабжение тогда было централизованным, по фондам, составлявшимся в Москве – своего сельскохозяйственного производства не хватало, хотя в угольных объединениях были подсобные хозяйства – «подхозами» их называли.

Ну, ещё потребовали снять с работы директора – не справляется, дескать. Предложили вывешивать на всеобщее обозрение заработки многочисленных конторских работников – в них с долей справедливости подозревали захребетников, потому что на иных шахтах контора была многочисленней подземников. И ещё прозвучало совершенно ПО-СОВЕТСКИ 
СОЗНАТЕЛЬНОЕ (хотя и полуграмотное по форме) требование к общественным организациям, вот оно дословно: «В ближайшее время обновить и задействовать, чтобы партком и профком были авангардами в нашей советской перестройке, а не плестись в хвосте».

В принципе похожими на это были и требования общекузбасской забастовки, сведённые днями позже в единый узелок в Прокопьевске. Чтоб митинговой анархии придать что-то осмысленное, там избрали региональный забастовочный комитет, по два человека от города, пригласив в председатели Теймураза Авалиани. Этот человек пользовался тогда большим авторитетом: когда-то не побоялся написать самому Брежневу о недостатках СИСТЕМЫ, за что чуть не попал в «психушку», а как пришли перестроечные послабления, коммуниста Авалиани за безусловную смелость и отчасти «упёртую» принципиальность избрали народным депутатом СССР.

Кстати, да несмутит вас грузинские имя и фамилия Теймураза Георгиевича. Он вооюбще-то детдомовский. В Сибирь был вывезен из блокадного Ленингграда. Да и не мучала никогда сибиряков ксенофобия - из аборигенов и приезжих, из присланных службою и сосланных, из каторжан и вльных казаков, из крестьян, пришедших на вольные земли и из кержаков, бежавших сюда, сформировался любопытный и своеобразный народ. Об особости его ещё Николай Ядринцев писал в позапрошлом веке ва труде "Сибирь как колония". Но это, конечно, другая тема.

Председатель Авалиани был опытный человек с прошлым хозяйственного руководителя (начальствовал на объединении 
«Кузбассобувь» в Киселёвске) и привнёс рационализм в «кипит наш разум возмущенный». Требования бастующих были разделены на уровни компетенции: эти, мол, относятся к Центру, эти – к отрасли, те – уровень города или области. Принципиально важным стало, что уже в преамбуле предварительного соглашения между комиссией Верховного совета СССР и стачкомом недвусмысленно снималась вина с бастующих – таковую возложили на власть. Важной составной частью соглашения стали сроки исполнения каждого требования – с указанием ответственных лиц или организаций.

Замечу, что никакой ПОЛИТИКИ, как она сейчас понимается, в тех требованиях не было. Была разве что какая-то  окрылённость, народный подъём: вот он, «гегемон», наконец-то проснулся. И вот власть – пускай она выходит из кабинетов на «площади несогласия», мы с ней будет решать наши проблемы «здесь и сейчас».

Повторяю, все рассуждения забастовщиков зиждились на «социалистической платформе». Претензии были к  партийно-государственной номенклатуре, но партия КПСС так и оставалась партией рабочих. Это, помнится, несколько позже специально отметил один из вожаков забастовки, электрослесарь шахты «Первомайская» (город Берёзовский) и будущий 
председатель Совета рабочих комитетов Кузбасса (он вскоре сменил Авалиани на этом посту и потом стал рьяным антикоммунистом) Вячеслав Голиков. Он вообще-то был беспартийным, но слыл весьма начитанным в классиках марксизма – очень уважал, к примеру, Владимира Ильича Ленина за острый и гибкий тактический ум (так и сказал в интервью газете забастовщиков – она появилась к концу года). И ещё был сторонником самостоятельности предприятий – тоже от начитанности и от близких контактов с земляком-экономистом с Черниговского разреза Мишей Кислюком, будущим, между прочим, губернатором, а тогда для всех просто Мишей.

Про самостоятельность и хозрасчёт (но ещё не про рыночную экономику и никоим боком про частную собственность на средства производства и значит про капитализм) тогда говорили много. Толковее других – учёные Института экономики Сибирского отделения Академии наук. Этим институтом руководил академик Авел Аганбегян. Время от времени он читал лекции на курсах повышения квалификации партийных и хозяйственных работников при Новосибирской высшей партийной школе. Туда же 
регулярно приезжали подучиться работники средств массовой информации и, поражённые незашоренной широтой взглядов Аганбегяна, становились пропагандистами его экономических новаций. А шахтёры в ту пору любили читать газеты – печатный орган обкома партии «Кузбасс» расходился по трехмиллионной области тиражом в 270 тысяч экземпляров.

Масса последователей шла за Аганбегяном и дальше него. Например, член-корр Александр Гранберг, унаследовавший от академика Институт экономики. Кемеровские экономисты – доктора наук Михаил Фридман и Юрий Чуньков, работник финотдела облисполкома Александр Геков регулярно печатали свои полемические статьи в местной прессе. А доктор экономики из Новокузнецка и депутат-«межрегионал» Виктор Медиков дискуссионную рубрику открыл в «Кузбассе» с характерным названием: «Кто нас накормит?».

Аганбегян и его последователи говорили о пороках командно-административной системы, о невозможности (да и  ненужности) детально обсчитывать пятилетнюю программу развития большой страны. Тем более, что исполнить обсчитанное ещё более невозможно. Он сетовал (в стенах партшколы!) на некомпетентные попытки руководства наукой и промышленностью со  стороны КПСС. О нашем отставании в научно-технической революции, охватившей весь Запад – это случилось после глобального энергетического кризиса (нас не затронувшего – на нашу же беду). И о многом другом красиво говорил – а больше всего и красивее всего о полезности экономической самодеятельности.

Разумеется, мудрый академик понимал, что можно, а чего нельзя в общесоветском хозяйственном комплексе,  выстроенном как единое целое. Но главное, что улавливалось – не то, что нельзя, а то, что МОЖНО!

Общественные настроения тех лет были смутны, но интересны. Разумеется, «перестройка» (иначе, чем в кавычках, это слово я нынче не воспринимаю – непонятно, что оно значило ТОГДА, чего хотели достичь, уж явно не того, что творится СЕЙЧАС) была инициирована сверху. Синонимами «перестройки» были «ускорение» и «демократизация».

В плане «демократизации» поначалу разрешили альтернативные выборы в партийных комитетах. Одними из  первых тут были кузбассовцы – избрав первого секретаря на партконференции в одном из сельских районов, кажется, это был Тисульский район. И, естественно, общесоюзные были выборы. И очень любопытная в силу остроты многих поставленных на ней вопросов 28-ая партийная конференция. И конечно – выборы народных депутатов СССР, на которых Кузбасс «прокатил» самодовольную номенклатуру.

Наиболее понятным было всё ж «ускорение». Сегодняшние учёные связывают в исторической ретроспективе наше   «ускорение» (речь, понятное дело, о техническом прогрессе, который должен основываться на достижениях науки) с научно-технической революцией на Западе. Тем, дескать, помог энергетический кризис, разразившийся в начале 1970-х годов. Именно  тогда возникла потребность в радикальном обновлении технической структуры, в разработке и внедрении во все отрасли промышленности экономичных технологий, машин и оборудования.

Параллельно участники рыночной экономики и их госструктуры свёртывали отрасли с низкотехнологической материально-технической базой. В первую очередь это касалось горнодобывающей промышленности и металлургии. Их либо обновляли, либо закрывали – как Маргарет Тэтчер британскую угольную отрасль.

По-видимому престарелая руководящая головка СССР и КПСС вовремя не восприняла этот посыл, они были «сами с усами». Или восприняла его с запозданием – у нас энергетического кризиса быть не могло. И безработицы – никто не собирался закрывать нерентабельные промышленные предприятия, они так или иначе были встроены в социалистическую систему хозяйствования. По принципу: раз в год мужику может потребоваться серп, так пусть и висит в чулане. А применительно к угольной отрасли: нужен для выплавки каких-то особых металлов уголь редкостной марки «К», значит пусть будет шахта «Карагайлинская» (ныне, однако, закрытая).

И ещё важная деталь: ежели там, где вовсю шла научно-техническая революция, «работяга», постоянно учась, со  временем вырастал в младший технический персонал, в «синего воротничка», то у нас было радикально наоборот: в шахту шлилюди с высшим образованием. В школах шахтёрских городов и посёлков среди учащихся была популярна пословица «на наш век лопат хватит»: кончил школу и курсы рабочего обучения (КРО) и получаешь на руки больше инженера.

Так что в забое можно было встретить не только заскорузлого мужика с семилеткой (а то и с начальным образованием) и двадцатилетним опытом умения работать лопатой (а ещё пилой и топором – крепь была зачастую деревянной, механизированные комплексы только начинали входить в обиход и то на шахтах с особо благоприятными условиями залегания пластов), но и бывшего инженера-электронщика (мой друг Виктор Зайцев, окончивший радиофизический факультет Томского университета, к времени забастовки пятый год слесарил на шахте им. Волкова), врача (в одном из рабочих комитетов кузбасского юга заседал бывший хирург), да того ж горного инженера, которому не хотелось начинать жить со 120 рублей в то время, когда «работяга» стартовал с 300-400 целковых.

Добавлю сюда традиционно хорошее отношение к шахтёрам со стороны государства. Кто такие, скажем, «стахановцы»?  Это последователи донецкого горняка Алексея Стаханова. Кто на первых страницах газет? Они – чумазые разработчики недр. В каких городах СССР лучшее снабжение? Естественно, в горняцких.

Теймураз Авалиани в своих записках о забастовке вспоминает 1950-е годы, когда в Киселёвске, куда он приехал с семьёй (позвал армейский товарищ), в магазинах была благодать, как в нынешнем супермаркете: только мяса семь сортов. Плюс рыба и икра. В промтоварных универмагах шубы из натурального меха. Хочешь машину, «Москвич» или «Победу», – пожалуйста. В благоустроенные квартиры-«сталинки», цена на которые сегодня зашкаливает выше крыши, никто особо не стремился: памятуя рестьянское прошлое, держались за бараки, где у каждого стайка и приусадебный участок. Авалиани рассказывает историю, выглядящую из сегодня сущим анекдотом: как один передовик производства, дав себя уговорить на новую квартиру, заодно перевёз туда и козу – поместил её на чердаке нового дома.

Зарабатывали шахтёры дай Бог каждому, а покупательная способность тогдашнего рубля давала им обширные  возможности. Между прочим, всячески поощряемые державой: «Даёшь стране угля!» – вспоминаю одобрительную поговорку тех лет. И, добавлю, ничего, кроме угля (плюс металлургия), от Кузбасса не требовали – такова была узкая специализация нашего  региона – взамен же государство давало всё, что нам нужно, от велосипедов до носков.

Но потом стали давать меньше. И тут снова вернемся к воспоминаниям о «перестройке», «ускорении» и  «демократизации». Вообще о реформах 1980-х, которые задумывались вовсе не «капиталистической революцией». В одной из своих работ активный кузбасский общественный деятель 1980-90-х годов Леонид Сергачев предположил, что руководство страны, не чуя обратную связь с народом, было уверено, что всякие дозированные перемены будут приниматься хлопаньем в ладоши. Однако критический настрой в обществе, накопленный за годы «брежневщины» (как мы потешались над его пятижды геройством), был потенциально более разрушителен, нежели мыслилось «на берегу».

Экономический кризис шёл рука об руку с социальным. А ослабление репрессивного давления родило «гласность». Не  только «прожектор перестройки» или газетную критику бюрократии. Но и политические клубы. В Новокузнецке, к примеру, один к такой задумывался как «антиалкогольный», но понемногу стал обсуждать социально-экономические проблемы общего порядка.

Повсеместно возникли стихийные сообщества «зелёных» (вот ещё проблема – катастрофические ухудшение среды  обитания), обсуждавшие и вопросы общесоюзной компетенции (поворот части стока сибирских рек в Среднюю Азию, загрязнение Байкала, строительство ГЭС на Катуни), и местной – крайне жаркой была полемика вокруг строительства Крапивинского водохранилища в Кемеровской области (это строительство в конце концов и закрыли – требование на сей счёт, уж не знаю, с чьей подачи, включили в протокол договорённостей с партийно-правительственной делегацией), а также вокруг кемеровского коксохимического завода – лично мне помнится одна из студенческих демонстраций «за хороший воздух» и против коксовых батарей, проходившая по кемеровской площади Пушкина в противогазах. Да вон даже кемеровский клуб любителей фантастики (социальной, кстати сказать) образовался на той волне «демократизации»!

Замечу, что все эти движения и кружки были лояльны к ОСНОВАМ – никому и в голову не приходило подвергать  ревизии 70-летний путь Советского государства. Говорили о проблемах, которые требуют решения в рамках однажды сделанного социалистического выбора. Апеллировали к главе государства Михаилу Горбачёву («Куй железо, пока Горбачёв!»), на деле осуществляя его призыв давить на бюрократию: «ЦК сверху, а вы – снизу». В спектре общественных настроений и разговоров (в том числе кухонных, под водочку) было очень многое: от возможности многоукладной экономики при социализме до возвращения к историческим корням – по части последнего наиболее преуспело общество «Память».

Наиболее интересным в Кузбассе был политический клуб «Рабочий», основанный оставшимся без работы (уже за политику!) вузовским преподавателем Леонидом Сергачёвым и несколькими соратниками, в числе которых были как такие ж «преподы» (В.Дизендорф), но ещё и ИТР (А.Илларионов, В.Гирса), и рабочие (В.Древаль, А.Хаблюк, В.Князев). Кстати, название политклубу дали «Рабочий». Подчеркнули, значит, кто в доме хозяин, кто в стране «гегемон». А хозяин и «гегемон», разумеется, народ – это ему принадлежат все средства производства. Данный постулат сомнениям не подвергался.

В сущности, июльская забастовка, оформившаяся в нечто осмысленное в Прокопьевске, стала концентрацией  господствовавших в обществе настроений и дискуссий, которые велись на многочисленных в ту пору собраниях – партийных, профсоюзных, комсомольских. Костяком стачки стали коммунисты – традиционно самая активная часть общества. Среди членов рабочих комитетов их было (подсчёты Теймураза Авалиани) свыше половины. При выборах в областной Совет 1989 года большинство кандидатов от рабочего движения – коммунисты.

Тут, конечно, оговорюсь: среди остальных бродило много всякого тёмного народу. В том числе и неоднажды  судимые. Да вот вам навскидку: зампредседателя областного стачкома Юрий Рудольф имел за плечами лагерный «червонец» за ограбление. Судим был (за убийство по неосторожности) Вячеслав Голиков. И многие другие. Да, собственно говоря, весь   Кузбасс (и в изрядной степени вся Сибирь) из таких состоял: в Кемеровской области по негласной статистике каждый третий взрослый имел в биографии судимость…

А дальше надо будет подчеркнуть разницу не только между непутёвыми шахтёрами и властью, но и между верховной  партийно-государственной бюрократией, сохранившей привычку к абсолютному послушанию нижестоящих, и членами партии, скажем так, «низшего звена». В 1987 году ЦК КПСС призвал осторожнее отнестись к различным «самодеятельным объединениям» и тупо проводил эту линию всё последующее время. Номенклатура хотела иметь демократию без оппозиции, а свободу слова без критики власти.

Лучше других невозможность этого понимали разве что в Кемеровской городской парторганизации. Отнюдь не случайность
тот факт, что, к примеру, секретарь горкома КПСС Овденко примкнул к колонне забастовщиков. И очень важно, что другой секретарь, курировавший в городе идеологическую работу, речь об Эмилии Жигулиной, публично произнесла добрые слова (её статья была напечатана в газете «Кузбасс») в адрес «неформальных» объединений (включая политклуб «Рабочий»), которых тогда в Кемерове насчитывалось около двухсот.

Добавлю сюда имена многих хозяйственных руководителей, воспринявших забастовочное движение как естественную
народную реакцию на «застой», на косность, как стремление своими руками улучшить жизнь. Многих имён называть не буду, ноАмана Тулеева назову. И процитирую его интервью декабря 1989 года, точнее только один, этого достаточно, ответ на журналистский вопрос «Ваше отношение к рабочему движению Кузбасс?». Тогдашний начальник Кемеровской железной дороги ответил так: «Я поддерживаю это движение. В рабочие комитеты народ идёт потому, что туда выбрали не по анкетам, действительно лидеров. Посмотрел Программное заявление. Устав Союза трудящихся Кузбасса. Цели и задачи у него практически единые с партией. И, думаю, в конце концов, это движение и партия будут работать в одной упряжке. Как едино работают в самих рабочих комитетах коммунисты и беспартийные. Жить нам в Кузбассе всем вместе, вместе надо создавать нормальные условия для жизни»…

4.ПОСЛЕ ЗАБАСТОВКИ

Протокол между забастовщиками и партийно-правительственной делегацией во главе с членом Политбюро Николаем  Слюньковым был подписан в Прокопьевске. Он назывался «Протокол о согласованных мерах между региональным забастовочным комитетом Кузбасса и комиссии ЦК КПСС, Совета министров и ВЦСПС». Дата подписания – 17-18 июля 1989 года. Кончался документ 35 пунктом: «Установить действенный контроль с обеих сторон за выполнением настоящего решения».

Спустя несколько дней, 22 июля, были подписаны «Дополнительные меры, согласованные между региональным забастовочным комитетом Кузбасса и комиссией ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС». Но ещё раньше, 19 числа, стачком принял решение «рекомендовать всем трудовым коллективам забастовку приостановить и приступить к работе».

Атмосфера, отмечает в воспоминаниях Авалиани, была взаимоуважительной и это понятно – представители правящей партии, основой которой оставался рабочий класс, встретились с рабочими, которых выдвинула митинговая стихия (в непогрешимость «прямой демократии» тогда ещё верили).

Все эти документы широко известны и много раз откомментированы. Суть комментариев сводится, во-первых, к тому, что шахтёры нахватали себе привилегий сверх головы. Это, я бы сказал, укоренившийся обывательский взгляд: на вопрос «где мясо?» (сигареты, сахар, водка, телевизоры, автомобили) продавцы в 1990 году отвечали: «шахтёры съели» (выкурили, выпили, захапали).

Во-вторых, что они своим отчаянным выступлением начали всемирную антикоммунистическую революцию, следствием которой стала смена режима в СССР и его распад в конечном итоге, ликвидация Варшавского блока и поражение в «холодной войне». А также начало строительства капитализма в России и окрестностях. Такой версии придерживается историк рабочего движения в Кузбассе, доктор наук Леонид Лопатин, издавший на зарубежные «гранты» уже несколько книг на сей счёт. И его московский наставник, ныне покойный профессор Леонид Гордон.

Сам Лопатин из коммуниста, преподавателя истории КПСС и лектора обкома партии, учившего уму-разуму номенклатуру нижайшего звена, в темпе вырос в приверженца крайне «правой» идеологии – последнее политубежище, освоенное им,  это Либеральная партия – так что версия вполне в русле идей, которых он ныне придерживается.

Непредубежденное (я бы сказал – неангажированное политически) чтение соглашения даёт иную информацию. Первые пункты памятных соглашений подталкивают не к свержению социализма (и даже не к «реструктуризации» угольной промышленности по рецептам Мирового банка, чуть не погубившим Кузбасс), они требуют от верховной власти наконец-то заняться экономикой. И общесоюзной, и региональной. Например, решить, каков государственный заказ на уголь – сколько его державе надо. И что делать со сверхплановым топливом (его на угольных складах к июлю 1989 года скопилось 12 миллионов тонн – около десяти процентов годовой добычи, того гляди загорится) – может продавать японцам?

Ещё раз скажу: мало кто тогда (а также сейчас) толково представлял, что такое «региональный хозрасчёт» (включая  известного всей Сибири экономиста Гранберга), но о хозрасчёте всё равно заявили и поручили соображать, что это такое,  Кемеровскому облисполкому. Ну, добавим сюда общероссийские проблемы по стимулированию производительного труда, по 
установлению норм выработки в зависимости от условий залегания пластов и расценок за них – давно назревший вопрос, который вполне по разуму было бы решить если не в «Кузбассугле», то в Минуглепроме, которым руководил Михаил Щадов, хоть и чиновник, но человек уважаемый в горняцких низах.

Дальше шли «колбасные» требования. Впрочем, не такие уж и колбасные, хотя были там пункты и о мясе, и о масле, и о тряпках с бытовой техникой. О мыле, естественно, тоже: власть обязалась немедленно поставить в Кузбасс полторы тысячи тонн хозяйственного и столько же туалетного.

В то же время руководству страны напомнили их прошлые благие намерения. Например, насчёт оплаты «копытных» (это когда шахтёр идёт от ствола до рабочего места, порой несколько километров под землёй, неся на себе весь свой рабочий инструмент, а это иногда пуда два-три, плюс аккумулятор и самоспасатель, ещё три кило) или «ночных». Об этом несколько лет шли разговоры. Впрочем, не только: февралём 1987 года Совмин установил доплату за «ночные», но постановление так и не было выполнено. Не исполненным осталось и намерение увеличить «поясной коэффициент» (столичным гостям безуспешно доказывали, что Кузбасс – это сибирский резкоконтинентальный климат, не Сочи и даже не «средняя полоса», у нас отопительный сезон длится с сентября по середину мая), удлинить шахтёрские отпуска (не успевает за месяц восстановиться горняк, работающий в экстремальных условиях), да просто деньжат как-нибудь добавить – не помешают.

Ряд требований носил «зелёный» характер. Например, насчёт рекультивации земель (затраты на это предложили  включить в цену угля). Или об организации Шорского национального парка и  биосферного заповедника «Кузнецкий Алатау». О прекращении молевого сплава леса по кузбасским рекам. А чуть позже – о прекращении строительства Крапивинского гидроузла, обещавшего нам большое болото посреди Кузнецкой котловины.

Вся «политика» началась после подписания всех протоколов и дополнений к ним. Когда вожакам забастовщиков  стало нечем заняться. Январём 1990 года было принято постановление Совмина «О социально-экономическом развитии Кемеровской области в 1991-95 годах». Именно тогда, когда надо было бы успокоиться. Но окрылённые всеобщим вниманием лидеры рабочего движения уже «подсели на иглу» политики. И немудрено – их обаяли пришлые учителя и наставники, наши и зарубежные.

Вслед за ними «подсели на иглу» и все мы, вроде зрелые люди, влюбившиеся, словно дети, в своих «рабочих лидеров».

Ох, каких только гонцов со всего света мы ни видели у себя в Кузбассе в 1989-90-91-м годах! Корреспонденты  информационных агентств, телевизионщики и газетчики суют микрофоны, целятся видео- и фотокамерами, депутаты Межрегиональной группы подсказывают ответы. Скромного экономиста Черниговского угольного разреза Мишу Кислюка газета «Лос Анджелес  Таймс» называет «экономическим гуру рабочего движения». Старший механик шахты «Капитальная» Саша Асланиди даёт интервью «Маяку». Электрослесаря Славу Голикова приглашают в Президентский совет. Бесчиновного Славу Шарипова зовут в Америку – посмотреть, какие у них условия труда в шахтах и подталкивают к мысли о создании Независимого профсоюза горняков, вместо «государственного» углепрофсоюза.

А мы, повторяю, влюблены, как дети в кинозвёзд, в этих людей. Смотри, какие смелые. Какие умные. Как ценят свободу. Мы не видим их внезапно возникшей склонности к интригам и «подковёрной борьбе». Вот «уходят» Теймураза Авалиани – после нескольких неудачных попыток «свалить» вынуждают его собственноручно отказаться от председательства в Совете рабочих  комитетов (так стал называться стачком). Вот начинается свара в областном Совете – кто прав, кто виноват, не понять, все говорят, чтобы «вставить перо» оппоненту. Потом проходит чистка в печатном издании Совета рабочих комитетов –  «Нашей газете» и первым оттуда вынуждают уйти Леонида Сергачёва, одного из идеологов забастовки и общественного движения, Кстати, сам Союз трудящихся захлопывается. Женя Богданов, председатель журналистской ячейки Союза, приносит 75 рублей членских взносов, некуда девать, и мы их рутинно пропиваем...

Осерчавший Тулеев характеризует бывших стачкомовцев как новых бюрократов. В самом деле, это вдруг, из народного  доверия и обожания возникший слой управленцев, которые, чуть что не их, могут шандарахнуть дубиной забастовки. И политика им теперь, как коту валерьянка. В этом дурмане мы продвигаемся дальше и дальше. И вот возникает «крестовый поход» против коммунизма и советского строя. Конечно, изначально враждебной народу власть Советов объявляют не сразу – поначалу рабочкомовцы всего лишь отказываются от лозунга «Вся власть Советам!». А потом и от всего остального. Даже нынешний  монополист-историк рабочего движения антикоммунист Лопатин таковым, напомню, становится не сразу – из партии он выходит к лету 1991 года, а уж после памятного августа стопроцентный «анти».

И вот уже нет Советского Союза и не с кого спросить за невыполнение договорённостей и планов союзного правительства по улучшению жизни в Кузбассе. И областной центр Кемерово перестаёт быть шахтёрским – все семь наших шахт попадают под каток «реструктуризации» и город, а там и область становятся «депрессивным регионом». Всё это буквально через  пять, максимум шесть лет после забастовки, закончившейся осязаемыми надеждами на лучшее…

Всё туда двигалось. В эту «чёрную дыру». Понемногу: с «вольных» депутатских речей, с «демплатформы» в КПСС (и такой же «платформы» в нашем местном совете), с новообразованных партий, назвавших себя «демократическими». Вот они, «коммуняки», виновные во всём. Нужно покаяние. А не покаются – тогда запрет на профессию. И члены КПСС, чтоб не быть заодно с «преступной организацией» (построившей из разрушенной двумя мировыми войнами страны сверхдержаву, которой, прямо скажем, на последнем этапе существования сильно не повезло с руководителями) начинают массово избавляться о партийных билетов.

А уже избавившиеся от партбилетов лидеры рабочего движения выбирают себе кумира – Бориса Ельцина. (Или он их выбирает?). Грозят политическими забастовками противникам нового вождя. Первая такая забастовка почти что удаётся (один из моих приятелей-туристов, сидевший тогда в кресле главного инженера угольного разреза, недоумевал: «Зачем бастовать? Такие возможности открываются для работы и для заработка!»). Другая удаётся наполовину. Последующие не удаются. Но уже состоялся августовский спектакль 1991 года. Компартии конец. И победитель Ельцин едет запивать победу на правительственную дачу…

Плодами «революции» воспользовались не те, кто эту «революцию» делал. Даже не рабочие комитеты, куда волна народного энтузиазма вынесла, скажем так, РАЗНЫХ людей. В 1992 году комитеты ещё есть, но вес у них уже нулевой. Функционеры «рабочего движения» (теперь это уже в кавычках) придумывают себе работу и разные конторы. Александр Асланиди на иноземные гранты становится главой Центра независимой журналистики: а ведь ни дня в профессии не был. А как гранты кончились и сейчас он снова ушёл в шахту – едва ли не единственный из всех. Валерий Строканёв по поручению какой-то строгой международной организации одно время вёл контроль за  соблюдением прав человека, потом бумажки писал в местном Союзе правых сил. Вячеслав Голиков попытался создать Конфедерацию труда, не получилось,  тоже функционер у "правых". Юрий Рудольф становится торговцем. Геннадий Михайлец, посидев некоторое время главой областного углепрофсоюза, попадётся на спекуляции золотом и исчезает в нетях. Вячеслав Шарипов бросил Независимый профсоюз горняков и ушёл в бизнес. Михаил Анохин, самый интересный из всех, поддался призванию - стал литератором (он ещё при советской власти издал книжку стихов) и написал «Записки  забастовщика» (не изданные), в которой переосмысливает (подчас очень сумбурно) то, что случилось в свете последних лет и безжалостен к себе и былым товарищам...

После расстрела парламента в 1993 году никто из бывших бунтарей не делает попыток тряхнуть стариной и, скажем,  возглавить «рельсовую войну» или, на худой конец «Союз спасения Кузбасса», детище «госпрофсоюзов» середины 1990-х. В общем,  заплыли жирком былые кумиры и мы их забыли.

Более или менее заметен несколько лет был Михаил Кислюк и, как ни странно, Анатолий Малыхин.

Кислюк несколько лет губернаторствовал. Без, мягко говоря, успехов. А «государевым оком», то бишь представителем  президента назначили Анатолия Малыхина, понравившегося Ельцину. Дотоле он был известен голодовкой у «шахтёрского камня» в Москве (насчёт чего голодовка была, не помню, что-то круто политическое, за Бориса Николаевича) и сердобольные московские бабульки собирали для вспомоществования несчастным шахтёрам деньги (несколько мешков собрали – куда всё делось, не известно). И вот бывший ученик вспомогательной школы (газета «Левый берег» публикует его аттестат за 8 класс – сплошь «тройки», даже по физкультуре) оказывается в гражданских генералах, а спустя некоторое время и в докторах наук – хороши были раньше вспомогательные школы и их «троечники»…

Самостоятельность предприятий при Кислюке с Малыхиным становится самовластьем директоров. «Региональный  хозрасчёт» (областная администрация под идею получает в распоряжение 10-процентную квоту всей промышленной продукции, произведённой в Кузбассе) оборачивается таким воровством, какого свет не видывал. Приватизация – «прихватизацией». И так далее.

И всё же прямо винить их в доведении до ручки Кузбасса (в 1995 году у нас начались невыплаты зарплат,  подземные голодовки и «рельсовые войны», продолжавшиеся до 1998 года) я не могу. Всё шло как бы своим путём. В общероссийском русле.

Куда мы пришли за эти годы? Да вот к очередной аварии на очередной "Распадской". К полупьяной драке с омоновцами 
на заштатной железнодорожной линии (один пассажирский поезд, несколько грузовых и электричка дважды в день). К полной гражданской апатии: стоит школяр с плакатиком, а вокруг него щебечут девушки – и это называется акт «гражданского неповиновения».

Нет, действительно, «Кузбасс набастовался на сто лет вперёд».

…Но всё ж было то искреннее, такое душевное движение – помочь стране на крутом повороте её истории. Вот и  помогли. Валерий Кокорин, первый забастовщик Кузбасса, ушёл с шахты им. Шевякова (позже она сама была погублена подземным пожаром), поселился в алтайской деревне и держит пасеку. Соседям не говорит, кто такой – боится, что отлупят.

Источник: vas-pop.livejournal.com