Историческое время бывает более плотным, а бывает менее. Возьмём другое начало века, промежуток времени 1900-1910. В него уместились и эсеровский террор, когда министров и тогдашних силовиков отстреливали как куропаток, и мегабездарная война с Японией, в которой империя Николая Второго умудрилась проиграть все до одного сражения - и сухопутные и морские, и Первая русская революция, и мутное время реакции, в котором, однако, зрело то, что привело к 17-му году.
Аналогичный промежуток 2000-2010 для русских помнится тем лишь, что российский премьер-президент поцеловал в животик мальчика, обнажил свой могучий торс для фотосессии или инициировал очередную инициативу, о которой через несколько лет все забудут – кроме тех, кто нарезал от бюджета страны очередные миллиарды на свои счета в банках Швейцарии или Лихтенштейна.
То, что происходило в реальности – Вторая Чеченская, «Норд-Ост», Беслан, теракты, война с Грузией – было очень локальным, имело виртуальный характер, занимало жителей России ровно столько времени, сколько оно занимало места в СМИ – и очень быстро исчезало из фокуса общественной жизни. Чтобы уступить место очередному мертворожденному «плану Путина» или не менее мертворожденным «национальным проектам» Медведева.
При всей трагичности того, что происходило иногда с нами за эти 10 лет нельзя сказать, что история приводила в движение миллионы – как это случалось сто лет назад. Зыбь на поверхности социума, равнодушного к политике. «Политика умерла!» - говорят многие наблюдатели.
Объяснение этому ищут в сознательной политике властей предержащих, препятствующих пробуждению народа от теленаркотического дурмана, старательно вытаптывающих малейшие попытки общественной инициативы, делающих все для атомизации народа. Не все, однако, объясняется этим. Равнодушие и пассивность идут и снизу. То, что в какой-нибудь другой стране привело бы к протестному взрыву, в нашей стране вызывает лишь как максимум дежурную вербальную или виртуальную реакцию – «Ну вот опять эти гады!» - у одних, и отсутствие какой бы то ни было реакции у других, при этом последних большинство.
Некоторые считают, что это долговременные последствия слишком долгого XX века – то есть историческая плотность его была столь высока, что потребуются десятилетия, прежде чем история в нашей стране вновь начнет раскручиваться. Удивительнее, когда так считают и те, кто должен был бы по своему положению возвращать историю в социум – то есть представители коммунистов. И тем не менее и они порой говорят: «Лимит на революции исчерпан».
А ведь сейчас в активную жизнь входит уже поколение, которое ни де юре, ни де факто не помнит СССР, не помнит даже и бурные 90-е, поколение, которое будет формировать повестку дня (привет Глебу Павловскому!) первой половины века XXI-го. У них-то никаких лимитов быть не может по определению.
И именно в отношении этого поколения чрезмерная длинность века предыдущего играет иногда злую шутку. Когда в каких-нибудь блогах или на каких-нибудь форумах яростно рубятся какой-нибудь двадцатилетний условный «сталинист» с таким же двадцатилетним условным «троцкистом», хочется схватиться за голову и закричать: «Молодые люди! Можно как угодно относится к товарищам Сталину, Троцкому, Мао Цзэдуну, однако у них всех есть одно общее – они все умерли. Вам нужно не выяснять, кто из них был прав, а кто нет. У вас есть более важные вещи, которые никто не сделает, если вы будете все время заново перевоевывать и дововевывать отгремевшие битвы века XX-го».
Это не значит, что нам, коммунистам века XXI-го нужно забыть все, что было до нас. Ни в коей мере. Но перекос в прошлое не менее вреден, чем исторический нигилизм, потому что превращает коммунистов в клуб неких историко-политических реконструкторов – что очень мило, конечно, но к актуальной политике и истории, идущей в будущее, мало релевантно.
С этой же слишком длинной тенью века XX-го связано и еще одно обстоятельство. Очень часто приходилось и приходится слышать: «Тогда были люди-гиганты, человеки-великаны, настоящие глыбищи, и прежде всего Ленин – а сейчас кто? За кем идти? Кто покажет дорогу? Кто скажет, «что делать», «с чего начать», «как нам реорганизовать», «есть такая партия!», наконец?». В переводе на язык массовой культуры:
Мы не сделали скандала, нам вождя недоставало,
Настоящих буйных мало - вот и нету вожаков…
Так и представляется – сидят коммунисты от Львова до Владивостока, от Земли Франца-Иосифа (может, и там есть коммунисты?) до Кушки и ждут: когда в их дверь постучится невысокого роста человек с рыжей бородкой и, немного грассируя, скажет нетерпеливо: «Я пришел. Пойдемте, товарищи, раскручивать маховик истории».
Не придет. Как гласит одна древняя мудрость, в которой прекрасно отражен диалектический переход от субстанции к субъекту: «Мы те, которых мы ждём». Именно нам делать то, что нам делать необходимо, и тогда появятся из нас и среди нас те люди, масштабу которых будут поражаться поколения, которые нас сменят.
Или мы так и просидим наше время, зачарованные отблесками великих сражений прошлого и в ожидании прихода некоего нового пролетарского Мессии. Не придет. Евреи вон уже три тысячи лет ждут своего Мошиаха – и как-то без особых успехов. Так не нужно повторять их ошибок.