Silentium. Памяти интеллигенции. Часть 2
Прислано Frankenstein 07 2008 22:45:00
Продолжение.
Часть 1 - http://communist.ru/root/archive/culture/silentium1
Часть 2 - http://communist.ru/root/archive/culture/silentium2
Часть 3 - http://communist.ru/root/archive/culture/silentium3
Часть 4 - http://communist.ru/root/archive/culture/silentium4
Часть 5 - http://communist.ru/root/archive/culture/silentium5
К чему потуги? «Потуги» прежде означало «платить подати». Кому? Зачем… Смысленное, измысленное, исчисленное бытие языка вертится на языке вопросом, а правда ли, что философия первозданна, а не самозванна, звон для увеселения ленивой души? Вправе ли она задавать «срамные» вопросы, запуская пальцы в раны мира? Оправданная общественная функция палача? Какие авторитеты: Плотин «Злой палач не нарушает порядка хорошо управляемого города. Городу он нужен; хорошо, что он там есть; он на своем месте». Августин: «Что может быть ужаснее палача? Существует ли душа более жестокая и дикая, чем у него? Тем не менее, закон отводит ему необходимое место, и он является частью установлений хорошо управляемого города: сам по себе он дурен, но в рамках городского порядка он – бич для дурных людей». Ж..де Местр: изымите из мира это непостижимое действующее лицо (палача) – в ту же минуту порядок уступит место хаосу» и т.д. Философия – диссонанс, а не консонанс (это не значит, что она дурна, хотя бывает), она до темперации, но зачастую играет роль палаческую, и оправдания ей нет там, где она разыгрывает роли. (Хотя до религии ей далеко, функцию духовного подавления религия выполняет безупречно. А философия так себе, только учится, служкой, статистом, подать, принести, подпеть на клиросе, протереть бархаткой топор, продезинфицировать нож гильотины, смазать лоб зеленкой, короче, на подхвате.) Будь это роль вождя, палача, царицы наук, или стриптизерки – все глумление, садомазохизм и самоистязание. Не любовь – философия, а ревность, зависть, зависимость от обреченности мира и зависание, восстановление необретенного, неведомого. Тщательно скрывает она, что у нее есть сердце, не отягощенное вещевым довольствием мира, с которым она не может замириться, так как философия – месть за не сбывшееся, возмездие в том, что его не будет. Расстройство пространства обитания, а то, что хочется сказать – не высказать, не дотянуться, не дотронуться. Недотрога.
То, что философия растеряла свой тысячелетний авторитет, умудрившись стать авторитарной, не вызывает сомнения даже у представителей так называемой интеллигенции, которая едина с народом, а потому у народа сомнения тоже не возникают. Нет надобности восклицать: «Да как же энто? Ведь такая здоровенькая была?», – вопрошать: «Как, при каких обстоятельствах, потерпевшая приняла смерть» и патетически призывать немедленно отомстить убийцам в белых халатах, пардон, воротничках – мы поставлены перед фактом: да уж, представьте себе, после продолжительной болезни…. По собственному желанию… преставилась, «урезала дуба», склеила ласты, откинула копыта. Почила в Бозе, окочурилась, перекинулась, а потому впору писать некролог, (что я и делаю. И тысячи моих «коллег» вместе со мной, предпочитающих, правда, увековечивать ее память своими и чужими монографиями – этими добротными, крупнопанельными, на совесть сработанными блоками плановой продукции) и, написав, вздохнуть с облегчением, дескать, зажилась старушка, неутешные вы мои, примите наилучшие соболезнования и проч. Описать тот тотальный маразм, в котором она доживала последние десятилетия в богадельне, под отеческой опекой попечителей и начальников богоугодных заведений не под силу даже М.Жванецкому, театр абсурда, ежели брать в сравнении – вершина разума.
«Жил я в безумное время
и общей судьбы не избегнул:
Стал неразумным и сам, как повелело оно…»
(Гете)
О чем я?
Да так, показалось…
Интеллигенция выписала себе охранную грамоту под лозунгом, слоганом: «Беречь нервы! И себя, любимых!» Интеллигенция – нервная система человечества, (уже-человечества), которая, как известно, не восстанавливается, и это все так. Но нерву все равно, от чего болеть, и почему воспаляться. Красные пришли – больно, белые – больно. «И я молюсь за тех, и за других». И понимаю, что культура – еще в эмбриональном состоянии, а уже смертельно больна и впадает в старческий маразм, ослепленная ненавистью и параноидальным желанием приносить пользу. Злоба и мелочность. Дележка началась, и надо бы успеть. Святость слезает, как облупившаяся позолота, и наружу прет свое кровное, нутряное жлобство, которое выдают за объективность развития, руководствуясь нехитрым аргументом a contingentia mundi, от случайности мира – раз это есть, то тому есть объективные основания. (Знал бы я, во что это выльется, когда гнилой фашизм будет переть и станет нормой и образцом для поголовья «мыслителей», гадящих на кладбищах истории. Да и наивно полагать, что культура от чего-то спасает. Но когда, К.Свасьян, человек, которого нельзя обвинить в неосведомленности и философской необразованности, начинает с упоением, со всей мочи толкать откровенно фашистские сентенции, старательно стараясь быть замеченным на европейской тусовке, оправдывая национал-социализм и оплакивая третий рейх в лучших традициях геббельсовской пропаганды, становится не страшно – страшно противно. Понимаешь, что его «Европа два некролога» (М., 2003 г.) принадлежит к разряду именно тех книг, которые в память былых заслугах автора, следует тактично не заметить, как неприличный звук, сопровождающий радостные ветры перемен у очередного зажравшегося около кормушки представителя университетской оплаченной идеологической философии. Непроходимость западной философии, запорами которой так озабочен Свасьян, или проносное, патентованное слабительное антропософии, страдающей недержанием – суть не меняется. И можно было бы просто не обращать на эту полову внимания, однако, все это служит наглядным пособием по клинической картине вырождения мысли, о которой так печется К. Свасьян, в экстазе самовлюбленности, орущего «хайль» примитивнейшему Рудольфу Штейнеру, с которым явно идентифицирует себя. Надо полагать, что гонорары приходится отрабатывать на панели все той же разрешенной европейской философии, у которой непроходимость и запор, а такие тексты претендуют на роль слабительного. И в этом каузальность причины, а вовсе не в желании автора в очередной раз освободить мышление от совести. Вряд ли, теперь не уважаемый, промысловый торговец идеями не осознает, что он делает. Не говоря уже о наглом, иначе не назовешь, искажении и событий, и идей, здесь сталкиваешься с отъявленным враньем и похабной клеветой на историю. Можно было бы разделать эту вымученную скинхедовскую пропаганду, да мараться не хочется. Пусть остается на отсутствующей совести К. Свасьяна, саморазоблачающегося, поскольку все незатейливые аргументы и тезисы, выдвигаемые якобы против деградации культуры, на самом деле являются фактом констатации собственного падения, как естественного вырождения своего мышления, поддавшегося общей дегенерации и катализирующей ее. Может все-таки вовремя уходить со сцены, а не вымученно демонстрировать свой дряблый интеллектуальный бицепс и потеть, вызывая сочувствие и неловкость у былых почитателей, имитируя сложную работу мысли. Не дожидаться, пока станет очевидным, что маразм крепчает, одно утешение, вместе со всеобщим радостным идиотизмом? Жаль, что буржуазность выжирает изнутри, превращая в падаль даже таких, как он. Что говорить об остальных? Своеобразный синдром Лени Рифеншталь. Триумф воли.У каждого свой. Грубо и нарушает правило игры. Но это не игра. Нам всем только и остается, что беспощадная, бессильная ругань и пустые оскорбления.) Легковесность, развесистая словесистость словесит, костя неугодных, почем зря, сражаясь за «нетленные идеалы», «национальные идеи» прямой кишки прогресса. По местам стоять! Все переименовать! Организовать общественное движение за отмену большевистского и красно-коричневого закона притяжения. Сжечь книги академика Колмогорова, как запятнавшего себя службой и сотрудничеством с коммунистическим режимом (тем более, что нападки на кибернетику принадлежат ему. Кстати, то, за что критиковали генетику и кибернетику, было совершенно справедливо. Первую пинали ногами за откровенно фашистские выводы о врожденных способностях и неполноценных расах, хотя в генах не содержится ничего человеческого, равно как в дереве, жилах, конском волосе и длине волны нет музыки, в химическом составе мрамора скульптуры и проч. Законы Менделя, /судьба которого была печальной – он был забыт при жизни, его титанический труд погиб, а доклад осмеян – нынче будет еще печальней, того и гляди, заменят законом божиим/ встречаются во всех довоенных и послевоенных учебниках).
А кибернетику травили поначалу сами математики, философы только отметили, что машине подвластны только рассудочные формы мышления. Сам же интеллект недоступен. Мозг так же мало мыслит, как магнитофон или электронный носитель, пусть самый совершенный. Самое смешное, что вопрос этот решен, и по отношению к нему можно судить об интеллекте человека. Спорить здесь не о чем. Все равно, что травить – дарвинизм, марксизм, лишь бы травить. Агрессивность люмпен-интеллигенции появляется тогда, когда нечего сказать. Моя нетерпимость «отседова» же. О нынешней интеллигенции нечего сказать, поскольку сама интеллигенция перестала быть словом, стоящим в начале творения и стала званием. Существует своя иерархическая лестница (которая отнюдь не лестница духа) и призвание превратилось в признание, а интеллигенция в одну из регалий, которую носить так же престижно, как нашлепку на очках, розовых, черных «хамелеон», «жовто-блакитних» или звездно-полосатых. Ярлыки фирм и ценники уже не срезаются. Они – элемент социальной принадлежности. Смена настроений в зависимости от размеров оклада. Нынешние власти (тогдашние, теперешние знают и производят своих идеологов, так же тупо, как и раньше, что обнадеживает) просто не знают, что современных, преданных делу национального самосознания можно просто и недорого купить вместе с самосознанием, под которым подразумевается вялошевелящийся умишко ныне здравствующего очередного гаранта конституции, защищающего священный институт собственности. («Шановні друзі! Мій народ! И т.д. А народ тупо приветствует очередные «блага», которыми его осчастливливают, «осененные благодатью помазанники божии» вроде радостных сообщений о достигнутой, наконец, договоренности с американской стороной, о строительстве могильника радиоактивных отходов в чернобыльской зоне или о радужных перспективах вхождения в НАТО, о переходе на устаревший стандарт вооружения, об уничтожаемой системе образования и присоединении к дебильному болонскому процессу, супротив абсурда, которого Кафка – младенец. Были уже реформы в осуществление принципов Священного Союза на западный манер в 1817 году, когда состоялось преобразование министерства народного просвещения в «министерство духовных дел и народного просвещения, доверенное кн. А.Н.Голицыну. Были инструкции Ал. Струдза, согласно которым предлагалось неукоснительно озаботиться тем, чтобы посредством лучших учебных книг направить народное воспитание «к водворению в составе общества постоянного и спасительного согласия между верою, ведением и властию», а посему издать прописи и, уничтожив вредные книги, также лишить университеты их привилегий. Был Д.П.Рунич, разгромивший Петербургский университет в 1821 и печально известный М. Л. Магницкий, прославившийся знаменитыми доносами и проектом тотальной цензуры, выражая идею правительственной политики и много другое, что принималось нормой и образцом. Интеллигенты стояли во фрунт, слушая откровения, вроде: «Слово есть проводник адской силы, книгопечатание – его; профессоры безбожных университетов передают тонкий яд неверия и ненависти к законным властям несчастному юношеству, а тиснение разливает его по всей Европе», и Магницкий «умоляет Его Сиятельство поразить сие страшное чудовище» и т. п. См. Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению6 в 2-х т. – СПб., 1889.
Г.Шпет со свойственным ему сарказмом много позже поупражнялся в остроумии. Над этими пассажами попечителя в «Очерках развития русской философии». Примечательно, что ничего не изменилось. Интеллигенты и тогда подвергались гонениям и по-прежнему сейчас, уже в отсутствии интеллигенции, на всякий случай. Мышление ампутируется, как рудимент, не украшающий то, что теперь считается человеком. Наука – не восточное енто дело. Интеллигенция, за редким исключением, всегда лизала руку, ежели дотягивалась, поскольку была правительственной, казенной.)