Вульгарная и «беспартийная» социология – две равных опасности
Одной из наиболее известных работ ценимого многими советского философа М.А. Лифшица является «Вульгарная социология». Однако, подняв действительно важную тему соотношения между объективной истиной и сознанием того или иного класса и справедливо выступив против тех «марксистских» социологов, которые с «классовой» точки зрения выступили против понятия объективной истины как таковой (в их числе известный идеолог французского ревизионизма Гароди), автор ушел от ответа на вопрос: представители какого класса и в каких условиях могут выражать в своих научных или художественных работах, а какого – не могут?
Например, он пишет:
Бесспорно, что материализм Маркса и Энгельса впервые создал научную почву для объективного исторического анализа общественного сознания. Но это не значит, что всякое сознание является для них слепым продуктом узких классовых интересов. Маркс знает относительную, но реальную грань между идеологическими составными частями господствующих классов и свободным духовным производством данной общественной формации (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1. с. 280). Последнее всегда бывает связано "невидимыми нитями с телом народа". Таким образом, разница между подлинными мыслителями, учеными, художниками, с одной стороны, и ничтожными сикофантами паразитических классов, с другой, существует, несмотря на то, что Пушкин был дворянским поэтом, а Дидро и Гельвеции выражали подъем буржуазной демократии. Их деятельность потому и относится к бесконечно ценному наследию мировой культуры, что в ней отразилась не борьба за раздел добычи на вершине общественной пирамиды, а коренное противоречие между народной массой, чей интерес в последнем счете совпадает с интересами общества в целом, и паразитической классовой верхушкой, временными хозяевами общества, подчиняющими его известной форме частной собственности и власти.
Различие между стоявшими на научной точке зрения буржуазными мыслителями и сикофантами Маркс, безусловно, знал - см., например, его замечания о различии между классической и вульгарной политэкономией:
Классическая политическая экономия старается посредством анализа свести различные фиксированные и чуждые друг другу формы богатства к их внутреннему единству и совлечь с них ту форму, в которой они индифферентно стоят друг возле друга; она хочет понять внутреннюю связь целого в отличие от многообразия форм проявления.
(…)
Совершенно иначе обстоит дело с вульгарной политической экономией, которая начинает особенно важничать как раз с того времени, когда политическая экономия сама разрушила, расшатала своим анализом свои собственные предпосылки, когда, следовательно, уже существует также и антитеза политической экономии в более или менее экономической, утопической, критической и революционной форме. Ведь развитие политической экономии и порожденной ею самою антитезы идет нога в ногу с реальным развитием присущих капиталистическому производству общественных противоречий и классовых битв.
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 3. с. 525-526)
, но приводимая Лифшицем цитата:
Так как Шторх рассматривает само материальное производство не исторически, рассматривает его как производство материальных благ вообще, а не как определенную, исторически развившуюся и специфическую форму этого производства, то этим он сам лишает себя той основы, на которой только и возможно понять как идеологические составные части господствующего класса, так и свободное духовное производство данной общественной формации.
о «тонкой, но реальной грани» ничего не говорит (складывается впечатление, что это типичное для того времени цитирование классиков «для цензуры» - чтобы при помощи цитаты оправдать свои, никак не связанные со сказанным классиками, мысли) и, главное, Лифшиц (не только в цитированном месте, но и во всей работе) не дает ответа на вопрос: при каких условиях научная буржуазная общественная мысль (в экономике, социологии и т.д.) уступает место вульгарной и может ли существовать, к примеру, в современных условиях научная буржуазная политэкономия?
Мы действительно сделаем большую ошибку, если значение Дидро или Рикардо сведем лишь к выражению интересов современной им буржуазии, но, если будем следовать за Лифшицем, придем к худшей ошибке – мнению, что и в современном обществе может существовать буржуазная мысль, выражающая объективную истину.
Между тем Маркс твердо указал грань, за которой буржуазия вынуждена отказаться от объективного знания об обществе:
Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практическая и теоретическая, принимает всё более ярко выраженные и угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной политической экономии. Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильна та или другая теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наёмных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологетикой. Впрочем, претенциозные трактатцы, издававшиеся Лигой против хлебных законов с фабрикантами Кобденом и Брайтом во главе, всё же представляли своей полемикой против землевладельческой аристократии известный интерес, если не научный, то, по крайней мере, исторический. Но со времени сэра Роберта Пиля и это последнее жало было вырвано у вульгарной политической экономии фритредерским законодательством.
(http://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital1/kapital1-00.html#p17)
То есть: буржуазные мыслители могли выражать объективную истину, когда классовая борьба между пролетариатом и буржуазия находилась в зачаточном состоянии. Тогда, когда классовая борьба стала явной, буржуазия неизбежно стала выдвигать апологетов.
Более того, классовая борьба влияет и на тех буржуазных мыслителей, которые пытаются сохранить объективность, но при этом не встают на точку зрения передового класса:
Люди, всё ещё претендовавшие на научное значение и не довольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов господствующих классов, старались согласовать политическую экономию капитала с притязаниями пролетариата, которых уже нельзя было более игнорировать. Отсюда тот плоский синкретизм, который лучше всего представлен Джоном Стюартом Миллем. Это — банкротство буржуазной политической экономии, что мастерски показал уже в своих «Очерках из политической экономии (по Миллю)» великий русский учёный и критик Н. Чернышевский.
(современными наследниками Милля выступают разного рода «прогрессивные» мелкобуржуазные и социал-демократические идеологи, так же пытающиеся «примирить непримиримое»).
Соответственно, в условиях развитого капитализма буржуазия и ее мыслители не могут выражать объективную истину, поэтому, пролетарская партийность является необходимым условиям для познания истины в общественных науках. Ленин действительно критиковал тех, кто, словами Лифшица, «на место истины ставил коллективный опыт или классовое сознание», но так же он высмеивал и тех, кто думал, что можно «жить в обществе и быть свободным от общества». Какое уж там выражение объективной истины, когда «Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания»?!
Впрочем, в большей части статьи Лифшиц не говорит прямо, что считает объективную истину не связанной с интересами передового класса. Проговорился он лишь в конце – в антимаоистском (что характерно) пассаже:
С другой стороны, так называемая культурная революция на Востоке показывает нам образец социальной демагогии, в которой большую роль играло отталкивание от классической литературы и культурного наследства вообще. Там, где истина, нравственность, искусство - простые средства, лишенные самостоятельного объективного значения, где классовая борьба низводится до вульгарной теории насилия, нет больше никаких моральных препятствий для культа сильной власти.
Истина – действительно объективна, с этим спорить невозможно (факт, что динозавры вымерли, был истиной, даже когда осознать это было некому), но Лифшиц приписывает объективное, независимое от класса, значение и нравственности! Между тем, марксисткая точка зрения гласит как раз обратное:
Мы поэтому отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона, под тем предлогом, что и мир морали тоже имеет свои непреходящие принципы, стоящие выше истории и национальных различий. Напротив, мы утверждаем, что всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счёте продуктом данного экономического положения общества. А так как общество до сих пор двигалось в классовых противоположностях, то мораль всегда была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, как только угнетённый класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетённых. Не подлежит сомнению, что при этом в морали, как и во всех других отраслях человеческого познания, в общем и целом наблюдается прогресс. Но из рамок классовой морали мы ещё не вышли. Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике. А теперь пусть оценят самомнение г-на Дюринга, который, находясь в гуще старого классового общества, претендует, накануне социальной революции, навязать будущему, бесклассовому обществу вечную, не зависящую от времени и реальных изменений мораль!
(http://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Antiduering/antid-1-09.html#p95)
Нельзя не заметить, что и с теорией насилия Лифшиц перекладывает с больной головы на здоровую. «Теорией насилия» именуется не теория, оправдывающая насилие (такой теорией является и марксизм), а «теория», утверждающая, что классовое деление возникает не из объективных противоречий (в частности, капиталистические отношения, вместе с пролетариатом и буржуазией, неизбежно порождаются отношениями товарно-денежными), а из насилия одного класса над другим. Такая «теория» выступает не за насилие как единственный метод, а против насилия вообще (словами Энгельса, «для г-на Дюринга насилие есть нечто абсолютно злое. Первый акт насилия был, по его мнению, грехопадением. Вся его доктрина есть нытьё по поводу того, что этот акт насилия заразил первородным грехом всю историю вплоть до настоящего времени, что все законы природы и законы социальные позорно извращены этим орудием дьявола — насилием. Что насилие играет в истории ещё и другую роль, именно революционную роль (…) – ни слова у г-на Дюринга.») Именно эта «теория» оправдывает и «общенародное государство» (раз видимой буржуазии нет, то диктатура пролетариата нужна именно для того, чтобы предотвратить ее появление при развитии ТДО – чего сторонники «теории насилия» как раз не видят) и «развитие товарно-денежных отношений при социализме» (ибо она не видит, что развитие ТДО ведет к капитализму). Так можно ли было, находясь в ревизионистском СССР, ругать за «теорию насилия» Китай?
Таким образом, мы видим, что есть два вида искажения учения марксизма об объективной истине и отношения к ней сознания различных классов. Один вид искажения, позитивистский, отрицает существование объективной истины вообще, подменяя ее «коллективным опытом» - полемику Лифшица против такого искажения надо признать объективно. Но не лучше и искажение марксизма самим Лифшицем – отрицание партийности во имя «объективной истины» - тогда как в классовом обществе истину в общественных науках не возможно познать, не освободившись от влияния отживших классов и не встав на точку зрения класса, которому принадлежит будущее.