Взяла свою личную, большущую кружку, села за столик и принялась искать сигареты. Я протянул ей пачку.
- А это журналист, - говорит с гордостью тётя Тамара. – Из Киева путешествует.
- Журналист, говоришь? – косится на меня Ксюша, - Журналист… Я б тебе, журналист, столько историй рассказала…
- Ну, так расскажи, - я пересел за ее столик. – У меня времени много.
Ей тридцать пять. Сама родом из Казахстана, хотя родных мест не помнит. Наполовину украинка, наполовину казашка – это то, что знает о родителях. Росла в детском доме. Первый срок получила за угон мопеда, сидела в детской колонии.
- Заставляли кирпичные стены водой мыть. Чтоб не повадно, значит.
Не бухает и не колется. С гордостью показывает чистые вены. Сама сохранилась вполне, фигура есть, только худая, на лице скулы режутся.
- Это я после родов похудела. Мальчика этой весной родила. Не выжил… Я, беременная, до последнего на трассе стояла, всю зиму. Мож, поэтому… А вдруг у меня рак?.. Прикинь, живу, а у меня рак.
Последний срок, – десять лет – Ксюша отсидела за убийство. Топором буквально четвертовала своего сожителя, тридцать пять ран.
- Пил?
- Пил, конечно. Он меня среди ночи в жопу захотел, не дала, он избил. А потом ножницами в шею два раза, видишь шрам?.. – запрокидывает голову, - Соседку позвал, кричит, что я споткнулась, порезалась, скорую… Меня зашили, я там неделю валялась. Сестра его приходила, она в той же больнице санитаркой. Просила не садить брата. Да не собиралась его я его садить… Потом смотрела там телевизор, – там в коридоре телевизор, и что-то перемкнуло. Перемкнуло что-то.
Не долечившись, сбежала из больницы и сожителя порешила.
- Я, как вышла, на год в загул пошла. А? Десять лет без мужика, вот подумай. Меня бабы не прут, хотя там были всякие, любительницы. Ковыряются только… Баба как мужик не обласкает. Ходила на работу устраиваться, спрашивают – почему сразу после освобождения не пришла? - Гуляла, говорю! А что? Вот так прямо и говорю, че мне. Десять лет, сами бы попробовали. У меня от клиентов отбою нет. Один из Германии два раза приезжал, – показывает телефон с безымянными номерами, - Всё клиенты. Телефон новый, за пять тысяч взяла. Блин, могла лучше найти, за пять тысяч. Мой прошлый дальнобойщик спер, скотина. Посадил в кафе, говорит, жди, закажи там чего, я сейчас, а сам смылся. Сволочь, сумочку увез, деньги, телефон… Ничо, я его еще встречу. Встречу – не то что колеса проколю… Друзей попрошу – они его… Они бомжи, но за меня горой… Говорят – «Ксюха, мы за тебя…»
- Да тебя выключит сейчас.
- Выключит?.. Выключит. Мож, и выключит. Мне работать надо.
- Ты б, Ксюша, приютила человека, а? – встряёт тетя Тамара, - че ему в палатку, это ж не по-людски.
- На дачку, что ли? – встрепенулась Ксюша, - Только у меня там света нету. И отопления нету. Зато одеяло новое, пуховое. Чистое, ты не подумай. У меня тут дачка, я ее выкупила за семь тысяч. Зимой там жила, пол ото льда скользкий был. Я сейчас комнатку в городе снимаю, но туда далеко, там хозяин на железной дороге работает, пути проверяет… Он этот, он…
- Обходчик?
- Да, да, обходчик, а жена евонная дома сидит, с двумя дитями. Они кричат, да эти еще ругаются, покою нет. Я тебя туда не поведу, и далеко же. Вот на дачку, тут метров сто пятьдесят, идти – ни о чем, ваще…
- Да неудобно как-то…
- Не, поглядь, тёть Тамар! Бродяга, а какой стеснительный… Только ты того, пожрать купишь?.. Немного. Жрать охота. А работать я сегодня не буду больше. Не могу.
Пожрать купили и пошли. Идти – по посадке какой-то, мимо свалки, и правда метров сто пятьдесят. Темный крохотный домик, двор с бурьяном и яблонями, кривая калитка.
- Вот поглядь, порожек, доски новенькие, сама прибивала.
Ксюша стала какой-то стеснительной и суетливой.
- Вот диванчик, нормальный, одеяло чистое, гусиное. Пододеяльника только нет. Да ты не волнуйся, я сюда никого не вожу, ты первый. Тут чисто. Доски на потолке видишь? Это мне друзья делали, я попросила. Они бомжи, но хорошие ребята. А это мишка – глянь, мишка, он стихи рассказывает.
Берет с кровати плюшевого мишку, жмет его, и тот начинает декламировать про елки, шишки, ягодки и мед.
- Это мой друг. Мне его дальнобойщик подарил.
К этому моменту у меня уже ком в горле стоял. Особенно когда мишка этот, единственное существо, с которым она просто спит, в темном холодном доме начал свои детские стишки добрым металическим голосом рассказывать. Ксюша кашляет, кашляет, шмыркает носом. Похоже, пневмония.
- А подушки-то нет! Нет подушки. И матраца нет… Как же я тебя положу без матраца-то…
- Да хрен с ним, с матрацем.
- Не, не, ты тут сиди, кури, я за матрацем. Я раньше тут рядом жила, снимала домик, пока этот не выкупила. Не все вещи еще перенесла.
И выскочила. Я взял сигареты, положил в карман нож и вышел за пристроечку. Ну, вот подумайте – проститутка с шоссе ведет вас через темную посадку в какой-то дом, где никто никого искать не будет. Стремно? Есть чуток. Потом она убегает, а вернется сама или с компанией – хрен знает. Потому нож в кармане, и стою за углом.
Нет, вернулась сама. Волокет огромный матрац вскатку, пытается с ним на плече закрыть калитку. Я из укрытия вышел, включил фонарик.
- Фу, блять, испугал, придурок!..
- Да я поссать ходил.
- А… ну идем укладываться.
- Ты есть будешь? У меня печка портативная, сковородочка, разогреть могу.
- Не хочу я жрать уже. Перехотела. Тошно чего-то, и голова гудит.
И кашляет, кашляет. Попробовал лоб – горящий и сухой. В доме света нет, при фонарике ее лицо кажется зеленоватым.
- Диван у меня один, сам видишь. Раздевайся. Приставать начнешь – локтем стукну.
Ксюшенька, дурочка, ну каким локтем? Тебя же от ветра качает. Я раздеваться не стал, на всякий случай. Нож под диван тайком положил. Она разделась, запрыгнула под одеяло, тихо дрожит.
- Сил нет трахаться. Ты думаешь, это легко? Не, ноги раскидывать не трудно, только если не много. У меня за одну ночь однажды семнадцать было. А минет делать, головой махать… Я знаешь, какой минет делаю? Мужики выпрыгивают просто…
- Холодно-то?
- Холодно.
- Обнять можно?
- Обними. Нет, телефон сразу подай, я тебе песню поставлю. Про меня. Группу «Воровайки» знаешь, нет?.. Вот слушай.
«Не воровка… не шалава… слова такого она раньше не знала…» Ксюша накрылась одеялом с головой, шуршит в темноте обертками от конфеток.
- Ты чего, с конфетой во рту засыпаешь? Зубам хана будет.
- Детдомовская привычка, - хихикает совсем по-детски, - «Рачки» люблю. А ты не любишь? Нас в детдоме заставляли спать под одеялом с головой. Кто высовывался, того линейкой. Слушай, ты только завтра с моими последними рублями не уходи, у меня 500, сегодня заработала. Последние 500 заберешь - найду… Друзьям скажу. И я того, кашлять во сне буду сильно, извини.
Так и заснули.
Проснулся рано. Она спала, прижав к себе мою руку вместо мишки. У меня весь бок затек, шея затекла, пришлось терпеть. Глаза открыла не раньше полудня, когда ей продавщица с кафе позвонила. Интересовалась - жива, нет.
Я умылся - кран от поливочной трубы в углу огорода, как только морозы начинаются, его перекрывают. Заварил ей чаю на моей печке. Растер спину спиртом – ей дальнобойщик подарил целую бутылку, осталось не больше трети. Она завернулась в одеяло.
- Ты извини, что не провожу, - прогудела простуженным голосом, нос заложен напрочь, - ты на звук машин иди. Тут идти – ни о чем, ваще.
Я вышел в прихожую, проверил вещи, заглянул в кошелек, пересчитал. Положил ей на тумбочке денег. Не много и не мало, как за гостиницу. И ушел.