Продолжение статьи "Государство и контрреволюция".

Прежде, чем писать свою знаменитую работу «Государство и революция», Ленин собрал все, что было написано по этому поводу Марксом и Энгельсом. Обычно эти материалы, получившие название «Марксизм о государстве» публикуются вместе с «Государством и революцией». Буквально на второй странице материалов Ленин обращает внимание на очень характерное замечание Маркса и Энгельса в предисловии к «Манифесту Коммунистической партии»: «В особенности Коммуна доказала, что рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей».

Ленин пишет о том, что оппортунисты типа Бернштейна сделали из этой цитаты интересный вывод: если не может, значит нужно отказаться от революции, не надо пробовать захватывать власть, а нужно больше уделить внимания идее медленного развития, врастания во власть. Нужно признать, что среди современных коммунистов последователей Бернштейна значительно больше, чем последовательных ленинцев. Но, может быть, был прав Бернштейн, а не Ленин? Сегодня мы можем решать этот вопрос, опираясь не просто на цитаты из Ленина или Бернштейна, а на огромный опыт как одного, так и другого подхода к решению вопроса о власти.

�стория предоставила возможность оппонентам проверить правильность своих точек зрения почти одновременно. В 1917 году в результате вооруженного восстания большевики приходят к власти в России. Через год революция происходит и в Германии. � там, и там стихийно возникают Советы. Притом германским социал-демократам власть захватывать не пришлось. Перепуганное волной восстаний в армии и на флоте и рабочих выступлений имперское правительство передало ее им добровольно как самой крупной парламентской фракции.

Но посмотрим, как воспользовались властью большевики и как – немецкие социал-демократы. Большевики без малейшего сожаления сломали старую государственную машину, заменив ее Советами, направив всю мощь нового государства на подавление эксплуататорских классов. Немецкие социал-демократы, наоборот, начиная еще с восстания революционных матросов в Киле, старались всячески ограничить инициативу восставших масс, насколько это возможно, сохранить институты старого демократического государства. Но очень скоро обнаружилось, что «демократии вообще» не бывает. Одно дело – солидная «патриотическая», «государственническая» демократия буржуазии, критерием которой всегда остаются интересы национального капитала, и совсем другое дело – демократия солдатской и рабочей массы. �нтересы двух этих демократий не только не совпадали, но и были взаимоисключающими. �нтересы «государства» требовали продолжения войны «до победного конца», или, по крайней мере, окончания ее компромиссом, который бы позволил сохранить буржуазии как свои капиталы (за время войны не только не пострадавшие, но и увеличившиеся), так и политическое господство. �нтересы же рабочих  и солдат (в Германии это были в своей массе те же рабочие, но одетые в шинели) требовали не только немедленного прекращения войны, но и устранения от власти буржуазии, главной виновницы империалистической войны.

Нужно сказать, что условия для установления власти Советов в Германии были намного лучше, чем в России. В то время там фактически не было политической силы, которая могла бы организовать серьезное сопротивление Советам. Не было в Германии и национального вопроса, который доставил столько хлопот большевикам. Но немецкие социал-демократы, не решившись разрушить «демократическое» (то есть буржуазное) государство, самим ходом событий вынуждены были перейти на сторону буржуазии. Впрочем, никуда они не переходили, они находились там уже с того времени, когда поставили своей целью не уничтожение буржуазного государства, а его улучшение, защиту интересов трудящихся парламентскими методами. «Государственничество» и патриотизм определили их предательскую политику во время первой мировой, когда они, в нарушение решений предвоенных международных социалистических конгрессов и вопреки собственным обещаниям, не выступили против войны, а послушно проголосовали за военные кредиты кайзеровскому правительству и призвали рабочий класс воевать во имя интересов немецкой буржуазии. Это же заставило лидеров немецкой социал-демократии сыграть роль «кровавых собак» во время германской революции. 

При этом нужно иметь в виду, что дело здесь вовсе не в том, чтобы заменить парламент и правительство Советами. Дело вовсе не в названиях органов власти, а в том, насколько они обеспечивают решение задач, которые ставит перед ними революция. Ленин писал о том, что Советы имеют смысл исключительно только как органы революционной власти. Вне революционного действия рабочих масс лозунг Советов — пустая фраза.

Это хорошо чувствовали и немецкие «большевики» – руководители группы «Спартак» – Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

«Если бы революция развивалась лишь в рамках созданных ею в первые дни революционных органов власти — рабочих и солдатских Советов, — дела ее были бы плохи... Революция проживет и без Советов, Советы же без революции мертвы» (из статьи в «Rote Fane» от 15 декабря 1918 года).

Когда возникшими стихийно в ходе революции немецкими Советами овладели социал-демократы, они быстро превратились в послушные органы для проведения в жизнь решений руководимой «государственниками» и «патриотами» Эбертом и Шейдеманом парламентской фракции.

Очень показательна роль Советов во время перестройки, проводившейся в СССР в 80-е гг. Они оказались фактически главным орудием контрреволюции. Парадокс состоял в том, что лозунг «Власть Советам», стал основным лозунгом антисоветчиков. Под этим лозунгом Советы были противопоставлены коммунистической партии и стали основным орудием контрреволюции. 

Как только Советы перестают быть органами массового революционного действия, они быстро превращаются в свою противоположность – в государственный аппарат. В форме Советов начинает возрождаться старое содержание публичной власти, оторванной от общества, стоящей над обществом, паразитирующей на нем и пригодной лишь для одного – для подавления и эксплуатации экономически угнетенного класса.

Центральной мыслью марксистского учения о государстве является мысль о том, что пролетариат не может овладеть готовым буржуазным государственным аппаратом, а должен уничтожить буржуазное государство и создавать свое – новое. В то же время опыт показал, что буржуазия в ходе контрреволюции прекрасно воспользовалась советским государственным аппаратом. Собственно, если мы и пережили государственный переворот в ходе контрреволюции, то только в том смысле, что именно советское государство под руководством коммунистической партии и проводило контрреволюцию. В чем здесь дело?

В первую очередь в том, что пролетарское государство остается пролетарским только до тех пор, пока оно уничтожает себя, превращается в свою противоположность. Когда оно перестает это делать, оно перестает быть пролетарским и превращается в буржуазное государство. Точнее будет сказать, что, переставая быть пролетарским, то есть исчезающим, отмирающим государством, «полугосударством», государство становится тем, чем оно есть по своей природе. А современное государство по своей природе является буржуазным государством.

Не просто замена одних людей в парламенте, правительстве или в местных органах другими, а полный слом существующей буржуазной государственной машины. В этом суть социализма, а вовсе не в том, что социалистическая власть заботится о населении, предоставляя им возможность не думать об общественных делах.

В этом ключ к пониманию бесполезности парламентских успехов коммунистов, всех этих болгарских или молдавских «вариантов». Если брать массово, то не оппортунизм – причина неуспеха парламентских компартий, а наоборот: парламентаризм обрекает партии на оппортунизм. В процессе слома государства революционерами становятся даже самые нерешительные люди. В парламентской работе оппортунистами становятся даже самые стойкие революционеры. Остальные оказываются сектантами и леваками.

Другой вопрос, что парламентский характер деятельности партии определяется не только исторически сложившимися объективными обстоятельствами, но и характером партийной программы, тем, насколько владеет партия революционной теорией и умеет воспользоваться ею для анализа этого самого объективно сложившегося положения. То есть революционность членов партии определяется характером деятельности партии, но характер деятельности партии во многом определяется революционностью или оппортунизмом ее членов, в первую очередь – вождей. Это вовсе не замкнутый круг, как может показаться на первый взгляд. Точнее, замкнутым кругом это окажется для тех партий, которые не ставят перед собой цели изменения существующего общественного порядка, а пытаются приспособиться к этому порядку. Для революционной же партии не только парламентская деятельность, но и самая глухая реакция – не препятствие для выхода на новые уровни своего развития и развития революционного движения. средство для того, чтобы движение осуществлялось не по кругу, а по спирали, одно – постоянная, непрестанная борьба с оппортунизмом в собственных рядах, выработка традиций внутрипартийной полемики, товарищеской критики и самокритики.

Правда, возможны случаи, когда государственную машину не обязательно, а то и не нужно ломать сразу, а можно медленно реформировать. Но это возможно только тогда, когда революция имеет поддержку извне. Так было в странах «народной демократии». Внешне все выглядело как полное сохранение преемственности: оставались те же названия органов власти, в выборах участвовали те же довоенные партии, за исключением сотрудничавших с фашистами. На самом деле и это был слом старой государственной машины – изменение содержания. Но даже сама эта «культурная», реформистская форма слома государственной машины в ходе социалистической революции – исключение. Правило другое – полный и немедленный слом старого государственного аппарата не только по содержанию, но и по форме. Полный слом прежней государственной машины, кроме всего прочего, оказывается единственным способом избежать национальной катастрофы, если она уже созрела.

Так было не только в России в 1917. Так было и во Франции времен Великой революции. Там ведь тоже поначалу осуществлялись попытки просто улучшить старую монархически-феодальную государственную машину, приспособить ее к нуждам нового, нарождающегося буржуазного строя. Этой цели служило и назначение на пост генерального контролера финансов весьма решительных и умных реформаторов: сначала Тюрго, а потом Неккера, и созыв нотаблей, а потом Генеральных Штатов. Но все эти благие начинания потерпели полный провал. Мало того, даже преобразование Генеральных Штатов в Национальное, а последнего – в Учредительное собрание, не решило назревших вопросов. Набиравшая обороты революция не могла остановиться на полпути. Свержение монархии, уничтожение всех институтов старой власти, включая старую армию и полицию, учреждение революционной формы местного самоуправления –  городской коммуны – не только придало новую силу революции, но и невероятно усилило Францию в борьбе с ополчившимися против нее европейскими монархиями. С точки зрения «государственнической» то, что происходило с 1792 по 1794 год во Франции, было полным беспорядком и дезорганизацией. На самом деле рождался новый – революционный порядок, неизмеримо более эффективный, чем старый – феодальный. Свидетельством этому – не только победа революции над внутренней контрреволюцией, но и победа в борьбе против коалиции едва ли не всех европейских монархий.

Так же в России 1917. Все было против России. Она была полностью измотана империалистической войной. После революции против нее выступили, вдобавок к старым врагам, еще и вчерашние союзники плюс внутренняя контрреволюция. Но новый революционный порядок обеспечил победу. Условием военной победы оказался слом старой армии и построение новой – революционной. Люди в ней служили, может быть, даже те же самые, но армия была новая. Старый госаппарат был полностью уничтожен и заменен системой Советов, которые не были никаким государственным аппаратом в старом смысле. Система права долгое время вообще отсутствовала. Точно так же как не было полиции. Но была победа нового мира над старым.

Возможен ли возврат к Советам сегодня?

Это неизвестно. Что известно, это то, что невозможен выход из катастрофического положения без уничтожения нынешней системы власти – президентства, парламентаризма, армии, милиции. Не замены людей у власти, а именно уничтожения как системы. Даже самый благонамеренный президент был бы бессилен при сохранении насквозь коррумпированной, повязанной круговой порукой с нынешним президентом и его кланом «президентской вертикали». А чего стоит наша насквозь коррумпированная милиция! Ведь «берут» все: от воспетых в анекдотах инспекторов  ГА� и сшибающих по пару гривен у уличных торговцев патрульных до самых высоких чинов в министерствах. А вспомните налоговую инспекцию или таможню. А теперь подумайте, почему всего этого не замечают ни прокуратура, ни суды?

Не лучшая картина в армии, которую высшие и старшие офицеры превратили в контору по распродаже советского военного имущества и источник бесплатной рабочей силы для строительства дач.

Все эти органы давно превратились в огромный паразитический нарост на теле общества, и без решительного хирургического вмешательства общественный организм выжить не сможет. Ведь сколько его не корми, все будут пожирать паразиты. Отдельные специалисты могут быть использованы новой властью, но только при условии уничтожения самого буржуазного государственного аппарата.

Чем заменить существующую государственную машину?

Можно ли просто вернуться к тем формам, которые существовали в Советском Союзе или нужно будет придумывать новые?

На этот вопрос сегодня ответить невозможно. Простой возврат к тому, что было, вряд ли имеет смысл хотя бы потому, что именно то, что было, привело к тому, что есть сегодня. Мало того, именно аппарат партии и Советов был основным инструментом контрреволюции. Вполне возможно, что для того, чтобы сохранить суть Советов, нужно будет безжалостно уничтожить их форму.

Вообще, нужно помнить, что формы, в которых осуществляется революция, не придумываются, они рождаются в процессе борьбы (например, те же Советы вовсе не были придуманы большевиками, а родились как органы стачечной борьбы ивановских рабочих), и задача коммунистов в том, чтобы суметь увидеть среди многообразия рожденных революционной массой форм жизнеспособную, поддержать ее, придать ей всеобщий характер, поставить на службу революции.

Главным признаком, по которому нужно определять, насколько та или иная форма революционной государственности является на самом деле коммунистической, будет то, насколько она содействует решению главных задач социалистической революции, среди которых: подавление сопротивления отстраненной от власти буржуазии, уничтожение классов и, в конечном счете, снятие разделения труда, превращение его из формы наемного рабства для подавляющего большинства населения в свободную творческую деятельность всех членов общества.