Звонок из Малаги
Прислано Frankenstein 07 2008 22:45:00
Балканский транзит. Репортажи из косовского рейда
I.
Поезд Москва-София трясся и скулил в ночь, как подыхающая собака. В купе напротив нас с Атанасовым сидело трое таких же транзитников. Высокий парень со смуглым гуцульским лицом и большими ладонями заробитчанина нарезал курицу ножом с эмблемой Канадской конной полиции. А его сосед, крепкий старик, доставал из «тормозка» бутыль с водкой – для нас с парнем, – и таблетки для своего маленького внука, переодевая его ко сну со сноровкой заправской мамаши.
Дед по имени Николай и вправду был для четырехлетнего Володи матерью и отцом. Четыре года назад, почти сразу после рождения мальчика, его родители нелегально выехали на заработки в испанскую провинцию Малага – убирать оливки, апельсины и виноград для знаменитых ликерных вин «лагрима». А их новорожденный сын остался дома – в Черновцах, на руках бывшего армейского капитана, чья жизнь строевым шагом прошла сквозь череду сибирских гарнизонов.
– Знает отца и мать только по телефону, – говорил нам Николай, покачивая благообразной головой святого со старой карпатской иконы. – Я своей дочери нашел в городе работу, но мужу ее негде было устроиться. Так и уехали вместе, чтобы не разрушать семью, а легализовались только в прошлом году. Мы к ним теперь собираемся в гости ехать, да все не получается – Вова у нас болеет, я вот его сейчас в Киев к аллергологам возил.
– Сам я козака выростил, – с гордостью рассказывал Николай, и гладил внука по голове, – а тот лепетал нам, «вуйкам», про большую игрушечную машину с витрины столичного магазина, которую обязательно купит ему мама. В этот момент он очень походил на подростка с плаката против трудовой миграции, которым заклеены сейчас западноукраинские вокзалы и поезда.
– О маме он знает то, что она деньги ему, как волшебница, шлет. За эти годы двадцать шесть тысяч евро нам переслали, и я им своими руками дом на эти деньги построил. И кому он нужен? Останутся они в Испании, а внук, вот, говорит, что не хочет с родителями жить. Хочет – только со мной, «дидыком» – глухо, будто для себя, говорит старик, и маленький Володя согласно повторял нам эти, по-видимому, очень знакомые для него слова. А «дидык» отклонил чарку водки, которую предложил ему смуглый парень, – тоже Николай, возвращавшийся с заработков домой, в маленькое село на Днестре. И было видно: горечь на душе этого сильного, бодрящегося человека со старой армейской закалкой, была крепче самого ядреного самогона.
Мы молчали, а поезд мерно пересчитывает ребра железнодорожной колеи, унося нас по великой оси тысячекилометровой трассы между Балканами и московским мегаполисом, по которой годами кочуют украинские заробитчане.
– Я на Манхеттене работал, – говорит о себе младший Коля. Занимались ремонтом квартир, строили, клали плитку и полы, красили, штукатурили, – все делали, за что платили.
– На Манхеттене? – недоверчиво переспросил его я. – How old are you?
– I am twenty six years, – простодушно ответил мне Коля, не обратив внимания на этот маленький тест. – Заработал денег, думал – вернусь, и буду жить как король. А тут все дороже, чем в Штатах, даже бухло. И работы нормальной как не было, так и нет. Там мы получали по двадцать шесть долларов в день, а один раз заказчик нам девять долларов не доплатил – так мы ему плитку за это побили.
Манхеттенский Николай даже улыбнулся – то ли вспоминая о том, как звенел кафель, разбитый только что выложившими его людьми, то ли представив себе физиономии жадных заказчиков, обозревающих последствия этого саботажа. А потом стал мечтательно описывать, какая крупная рыба ловилась раньше у них на Днестре, где он рыбачил еще мальчишкой, тихо выгребая в маленькой лодке на широкий речной плес.
Этот рассказ прервал писк телефонного зуммера, едва слышный в грохоте поезда, и дед Коля из Черновцов, чертыхаясь, полез в свои баулы, выудив оттуда старый мобильник.
– Мама тебе звонит!, – повернулся он к маленькому Володе, протягивая ему телефон. Тонкая незримая ниточка связала душное купе громыхающего в украинской ночи поезда с вечером в далекой Малаге, настоянном на ветрах близких африканских пустынь. Было слышно, как в телефоне что-то говорит женский голос, а мальчик молча слушал его со странным, неловким видом, и вдруг передал аппарат деду.
– Не хочу говорить, – сказал всем этот маленький человек, который, конечно, еще не может понимать, какие силы сделали его сиротой при живых родителей, и, скорее всего, даже не умеет обижаться на свою мать. А просто стесняется потока нежных слов от чужой женщины, которая должна скоро купить ему новую машину.
За окнами уже горел огнями вокзал Тернополя. Атанасов с манхеттенским Колей купили на нем хорошей колбасы с плохой водкой, а я вспомнил куплет из альбома гастарбайтерских песен, недавно изданных в этом городе.
Виростає твій син і питає про маму
На печальних казках чужини вирастає твій син
В телефонних дзвінках та скупих телеграмах:
«Повертайтеся, мамо! Не можу я жити один».
Оказывается, в жизни бывает гораздо хуже – когда никто даже не просит тебя вернуться. Вполне достаточно твоих денег, и нужно винить себя не за то, что обстоятельства вынудили тебя сбежать из-под мачехиного подола этой страны, – а за то время, когда мы смиренно отдали ее судьбу в чужие, загребущие руки.
Дед Коля уложил внука спать, а у остальных в купе не было настроения допивать паленую водку, и разговор привычно зашел о дикой инфляции и ценах на мясо, об очередных, киевских выборах и вновь обманувших народ политиканах, на которых, по мнению «дидыка», стоило поскорее скинуть «бомбочки».
– Все равно, козаки, я мыслю, должен быть предел, за которым нельзя будет это терпеть, – сосредоточенно говорил старый буковинец. Если бы лицо этого человека видели те, кто, заставил его быть отцом и матерью для своего внука, они вполне могли бы прочитать в нем будущее своих собственных детей, летящих сейчас на испанские курорты и в американские вузы для элитного молодняка.
Смуглый манхеттенский Коля просто молчал, но мы уже знали, что он научился бить плитку во вред кинувшим его боссам.
А поезд приближался к румынской границе, апрель неслышно переходил в май, в Днестре плескалась не выловленная рыба, а в детском сне Володи гудела игрушечная машина с витрины киевского магазина. И на этот, лунный, дорожный ритм лучше всего ложились строки гастарбайтерского хита
Мама в Італії, тато – ще далі.
А в Україні пробились конвалії.
Скоро з вікнами мамино свято
Я вже навчився читати й писати
Я вже дорослий, каже бабуся,
Я навіть ночі тепер не боюся.
Мамо – в Італію, тато – у найми
Вже відцвіли чорнобривці і мальви
Грюкає в домі китайська дорога,
Сам по собі, і собі допомога.
Рецензія на перший альбом гастарбайтерських пісень: http://kermanich.livejournal.com/9990.html